Плен. Жизнь и смерть в немецких лагерях

Активное участие в этой агитации принимают: генералы Шепетов, Тхор, Тонконогов, полковник Продимов, подполковник Новодаров.

Все вышеприведенное соответствует действительности, и я надеюсь, что комендатура лагеря благодаря принятию соответствующих мер обеспечит успешное выполнение порученных ей задач».

Меры были приняты — на Родину вернулся только генерал Тонконогов, остальные погибли в концлагерях и тюрьмах (Л.Е. Решин, B.C. Степанов).

Осенью 42-го Наумов изловчился записаться в немецкую военно-строительную организацию ТОДТ, где был назначен начальником строевого отдела лагеря под Берлином (Шляхтензее), а затем получил назначение на должность коменданта участка работ «Белое болото» под городом Борисовом. Весной 43-го из-за того, что группа военнопленных на его участке совершила побег, Наумова сняли с должности и отправили в лагерь для «фольксдойче» в г. Лодзь, где находилась его семья.

В октябре 1944 года Наумов с семьей перебрался снова в Берлин, где устроился на работу на трикотажную фабрику «Клаус» чернорабочим. А 23 июля 1945 года его арестовали в лагере для репатриированных.

19 апреля 1950 года его приговорили к высшей мере наказания — расстрелу.

ПСИХОЛОГИЯ ПЛЕНА

«В последнюю войну на востоке наблюдалось явление, до сих пор в истории международных войн небывалое, — делился своими впечатлениями генерал Антон Иванович Деникин. — … Очутившись в плену, русские с первого же дня попадали в невыносимые условия, неизмеримо худшие, нежели для пленных всех других воюющих держав. И не только в первое время, когда, может быть, трудно было организовать прием столь неожиданно большого числа людей, но и во все последние годы.

Их гнали по дорогам, не считаясь с расстоянием и человеческой возможностью, без пищи и питья. И когда кто-либо от чрезмерной усталости падал или, желая утолить невыносимую жажду, наклонялся над придорожной канавой, его приканчивала стража штыком или пулею…

Их держали по многу суток под открытым небом во всякую погоду, иногда в снегу, в отгороженных колючей проволокой пространствах, в ожидании нехватавших транспортных средств. И тоже без всякой еды и, что хуже, — без воды… Ими набивали поезда, состоявшие из открытых платформ, на которых в спрессованном виде везли в стоячем положении без возможности шевельнуться по 3—4 дня. В этой дышавшей испражнениями человеческой массе среди живых стояли торчком и мертвые…

Мне рассказывал француз, вернувшийся из плена и лагерь которого находился по соседству с русскими, что, когда к их расположению подъехал один из поездов, русские военнопленные буквально закостенели, не могли двигаться. Немцы отрядили французов, которые стали переносить русских на руках и носилках. Живых клали на пол в бараках, мертвых сбрасывали в общую яму…

Русских пленных, говорил другой француз, легко узнать по глазам: глаза у них особенные. Должно быть, от страдания и ненависти. В русских лагерях жизнь была ужасна. Многие бараки, особенно в первое время, — с прогнившими крышами. Ни одеял, ни подстилки на нарах. Грязь и зловоние. Обращались немцы с русскими пленными хуже, чем со скотом. Голод свирепствовал необычайный. В пищу давали от 100 до 200 граммов хлеба и один раз горячую грязную бурду с небольшим количеством картофеля, который бросали в огромный общий котел прямо из мешков, не только с шелухой, но и с землей. Иногда картошку заменяли жмыхом — отбросами сахарных заводов. Кормили продуктами, оставленными при отступлении большевиками, которые перед тем обливали их керосином. Эту тошнотворную дрянь ели. С отвращением и проклятием, но ели, чтобы не умереть с голоду. При этом ввиду отсутствия посуды приходилось хлебать из консервных банок, из шапок или просто пригоршнями.

Малейший протест вызывал расстрел. Бессильные люди бродили как тени. Многие доходили до такой степени истощения, что, сидя под солнечной стеной барака, не имели сил подняться, чтобы дойти до бочки с водой, чтобы утолить жажду. Немецкая стража, собирая для поверки, подымала и подгоняла их палками.

Часто случались эпидемии дизентерии. Больным никакой помощи не оказывалось, им предоставляли медленно умирать. Каждое утро немецкие санитары в специальной одежде и масках заходили в бараки и баграми вытаскивали трупы, которые сваливали, как падаль, в общие ямы. Около каждого русского лагеря в таких “братских” могилах нашли упокоение десятки тысяч русских воинов. (…)

Советские воины были брошены на произвол судьбы своим правительством, которое всех пленных огульно приказало считать “дезертирами” и “предателями”. Все они заочно лишались воинского звания, именовались “бывшими военнослужащими” и поступали на учет НКВД так же, как и их семьи, которые лишались продовольственных карточек.

Об этом известно было в лагерях, и это обстоятельство еще более отяжеляло душевное состояние военнопленных, которые не только материальной поддержки ниоткуда получить не могли. Они чувствовали себя в безвыходном тупике, обреченными на медленную гибель.