Плен

В следующий раз он принес шоколадку и цветы. Она вроде бы обрадовалась, значит, сегодня не выгонит. Может быть, завтра или потом как-нибудь. Перед тем как уложить детей, она вдруг развернулась к нему и проговорила жестко:

– Тебе пора. Поздно уже.

Вадим опешил и начал прокручивать в голове то, что сейчас было: он что-то сделал не так, чем-то разозлил? Но ведь перед этим он вообще молчал, слушал, как она рассказывает про бывшего мужа, что он пил и изменял. Вадим ведь ничего не делал, просто понимающе кивал. Нужно было что-то сказать? Обозвать его гадом, уродом? Пообещать набить ему морду? Что не так? Надо было исправить. Как-то срочно все это исправить, чтобы она не выгнала его. Вадим бросился к ней и начал целовать, обнимать, прижимать к себе – она от этого обычно расслаблялась.

– Подожди, не выгоняй меня, пожалуйста! Я не могу без тебя, я уже не знаю, как я теперь буду, пожалуйста, я очень тебя прошу. Родная моя, дорогая, любимая.

Какие еще слова говорят в таких случаях? Она опешила, отстранилась, но совсем оттолкнуть не посмела. Из комнаты пришла старшая и стояла в дверях, удивленно за ними наблюдая.

– К себе иди! – ответила соседка ей резко.

Та, помедлив, ушла. Соседка высвободилась:

– Подожди, детей уложу.

Она вышла. Вадим стоял посреди комнаты и напряженно думал. Нужно как-то исправить. Первый шаг сделан. Ласковые слова ей понравились, сразу не выгнала. Нужно продолжить и ввернуть извинения, хоть он и не понимает, в чем виноват. Она ответит, станет ясно, и можно будет пообещать, что он исправится.

Она вошла и сразу же принялась мыть посуду. Она специально на него не смотрела. Видимо, ждала, что он будет делать. Вадим подошел сзади и обнял. Зашептал ласково на ухо про милую и родную и попросил прощения. Она повернулась к нему, вскинула на него глаза и, постояв так немного, вернулась к посуде. Видимо, получилось. Теперь нужно быть хорошим, сделать для нее что-то приятное, тогда все замнется, и можно будет походить к ней еще. Вадим принес со стола чашки, поставил рядом с раковиной, протер стол, убрал в холодильник кастрюлю. Она все еще молчала, но мыть стала медленнее. Видимо, постепенно успокоилась.

В спальне она погасила свет, разделась и легла. Вадим тоже разделся и лег рядом. Ему хотелось снова обнимать ее и целовать, но он боялся, что она разозлится и выгонит, поэтому не двигался. Она вздохнула – не спала. Вадим положил ей руку на талию. Она не оттолкнула. Он прижался к ней всем телом и принялся целовать, сначала в голову, потом в шею. Она развернулась к нему, обняла за шею, сунула руку ему в трусы и взялась за член. Шрамы еще не заросли окончательно, но было уже терпимо. Нужно было просто двигаться осторожнее. Вадим навалился сверху, она вставила член себе внутрь, и он медленно и осторожно двинулся. Было больно. Вадим старался двигаться медленно, чтобы не повредить там опять, но у нее внутри все сжималось, и член заголялся сильнее от каждого толчка. Нужно было терпеть, иначе она выставит его. Точно выставит. Она помогала ему, двигая тазом в такт и постанывая. Вадим тоже стонал, и она прижала ему ко рту руку. Он попытался мычать вместо стона, но боль нарастала и становилась нестерпимой, пока наконец член не опал прямо у нее внутри, и Вадим уже просто бессмысленно тыкался своим лобком ей в лобок. Она тут же перестала помогать ему – вздохнула и попыталась из-под него выползти. Вадим слез. Раз вздохнула – значит, недовольна. Что-то он сделал не так. Видимо, стонал слишком громко. Нужно было изобразить раскаяние, пока она не рассердилась снова.

– Прости. Я не знаю, что со мной такое.

Он уткнулся губами ей в шею и сделал вид, что всхлипывает.

– Может, от волнения, – ответила она и отвернулась.

Вадим был рад: не сердится. Член снова порвался и болел так сильно, что пришлось встать и помыть его марганцовкой. Теперь он все время носил с собой бутылочку. Пока он промывал член над раковиной, он думал о том, что обычный секс с женщиной ему не подходит. Все это было приятно и возбуждающе, но слишком больно. Должен быть какой-то другой способ, как с самим собой. Надо, чтобы она сделала это рукой, но не оголяла головку. Попросить об этом казалось настолько невероятным, что Вадим проворочался всю ночь. Не станет она этого делать, просто выгонит, и всё. Он у нее на плохом счету. Надо сначала как-то ее подмаслить. Может, подарить что-то дорогое?

Дома он нашел золотую цепочку мегеры, на которой болтался кулон с крупным камнем. Камень он снял, потому что с мегерой соседка общалась постоянно, и она могла узнать, где он взял подарок. Саму цепочку он почистил содой, чтобы казалось, что она новая, и уложил в маленькую бархатную коробочку, в которой эту цепочку мегере подарил отец. Коробочку было жаль, она напоминала небольшой гробик, и от этого всплывали воспоминания о том дне, их поцелуях и шее мегеры с цепочкой. Но нужно было задобрить, нельзя было жалеть, потому что то новое, что происходило, будоражило сильнее затертых воспоминаний.