Плен

Он как услышал – пошел прямиком к ней, глазастый, сияющий, и стал отвечать. Он говорил очень быстро и очень отчетливо, сильно грассировал; сиял глазами и очень белыми зубами: он был абсолютно уверен в своем блестящем ответе. Первый вопрос билета, второй и решенная задача – все безупречно. Ну хорошо, сказала она деревянным голосом и задала первую каверзу. Он ответил. А если так? Он ответил. А так? – Да пожалуйста! – А если еще эдак? – Будьте любезны! Она дала задачу для третьего курса, для пятого – он расщелкал их, задумавшись буквально на полминуты. Ну вот и все. Она отчаянно зажмурилась, и злосчастный запотевший стакан молока сейчас же встал у нее перед глазами: вы не очень хорошо готовы, – тем же скрипучим голосом сказала она, – я могу поставить вам «удовлетворительно», будет лучше, если вы придете на следующий год.

Мальчик взглянул на нее пристально, она тут же опустила голову и стала старательно чиркать чего-то в ведомости; он все смотрел – и ей поневоле пришлось встретиться с ним глазами. – Зачем же было так мучиться? – улыбаясь, спросил он.

– Детка моя, у тебя лихорадка, – озабоченно сказала Капитоша, – да сильная! Где ж ты простыла в такую жару?

Две недели, что Гелена провалялась с пневмонией, ей мерещились ледяные молочные водопады, белые ливни и черные круглоглазые галки.

Разговор, которого не было

– Ну что, давай поговорим. Мы сейчас редко с тобой разговариваем. Стало быть, ты в Венгрии встретил капитана Вешнякова? И вы вспоминали, как ты попал в плен.

– Ну да.

– Ну, расскажи хоть. Ты что пить будешь? Коньяк опять? Давай коньяк, неинтересный ты человек.

– Ты у нас зато интересный! Русопят, водошник. Наливай давай.

– Твое здоровье! Рассказывай.

– Ну, встретились мы с ним. Вспомнили нашу молодость, как воевали… как Гронский плацдарм пал… Потом я в плен попал, а его спас, потому что он прикинулся мертвым, а потом, когда немцы ушли, отполз в деревню, я ему жизнь спас, получается.

– Так-таки он тебя и благодарил?

– Благодарил! Он мне жизнью обязан!

– Вот же как хорошо! А то знаешь, как иногда бывает? Один другого раненого бросил посреди чиста поля, а тот, другой, вдруг не помер, а выжил и спасся…

– Заткнись, пожалуйста! Что ты понимаешь? Я был уверен, что он убит!

– Ну да, ну да. И девушка эта твоя, позволь – Нина! Как же, Нина, лермонтовское имя! Высокая такая, синеглазая. Она тоже… послушай, но это даже странно, чего это ты пьешь один? Наливай тогда и мне. Так Нина-то, Нина?

– Это какой коньяк? КВВК?

– Голубчик, я в них не разбираюсь! Я так понял, что ты не хочешь про Нину. Ну хорошо, а Голубчик? Вот я тебя назвал, и сразу мне припомнилось. Голубчик – тот, что на тебя настучал Лосеву.

– А что Голубчик? Ужасная была блядь, этот Голубчик! Дружить втирался, стихи какие-то свои мне совал… бездарные… Символист хренов!

– Стихи? Слушай, какое совпадение. То есть он сам был поэт! И несмотря на это, помчался стучать на тебя – на поэта! У кого это было – когда поэт стучал на поэта? И за что? За стихи! За – не ошибаюсь я? – поэму о Сталине!

– Я тебе запрещаю говорить о «Великом тиране»!

– Послушай, но что это за разговор у нас – тут «заткнись», тут «я запрещаю». Разве невозможна между нами откровенность? Митя написал поэму про Сталина, кровавого тирана, уничтожающего собственный народ, еще до войны написал и спрятал у тебя в комнате; перед самым Сталинградом вручил ее Але, она в Новый год отдала тебе, сжечь ее вы не могли: это была последняя Митина воля – интересно, он хоть понимал, как вас подставляет? Ну неважно. А почему ты ее наизусть не заучил? Длинная слишком? Неважно, неважно. И тогда гениальное решение – поскольку поэма эпического свойства, а тиран мало где назван по имени, ты решаешь переписать ее в некоторых местах – на Ивана Грозного…

– Молчи! Я не мог выкинуть Митькину рукопись!

– Так и я про то же, голубчик… Тьфу, пропасть, опять голубчик! Да, так Голубчик. Он тебя застукал… как же ты так попался?

– Я ее в шинель зашил с самого начала, а потом попал под дождь…

– Да-да, шинель, конечно. Та самая, которой ты укрыл…

– Молчи!

– Вот, опять молчи. Хорошо. Твое здоровье! Не хочешь про Нину, давай про другое. Я прямо был рад, отправляя вас в Венгрию. Что ты на меня уставился, Фома неверующий? Расскажи мне тогда про плен. Куда водку? Водка моя! Дай я тебе сам налью. Ну?

– А что плен?

– Меня, знаешь, поражает не то, что ты туда попал, – ну мало ли, бывает. Меня другое… То, что ты ни на секунду не задумался о последствиях. Удивительный ты человек. И вроде ведь твой комдив… ну, Баев, Баев, этот шизофреник-то несостоявшийся – он должен был тебя чему-то научить! Ан хрен! На те же грабли! Вешняков-то, кстати, в отличие от тебя… Ну добро, мы отвлеклись. Расскажи про плен.

– Про плен я тебе расскажу. Но какой ты странный сегодня! Плен… Они меня знаешь чем удивили? Во-первых, у них организация! Война кончается, войну они проебали – и что же? Развал у них, разложение, отчаяние? Ни одной минуты! Все четко, все работает, все даже весело!

– Скажи на милость! И тебя допрашивали?

– Допрашивали? Нет, со мной беседовали.