Плен

    Военно-строительные батальоны (91 Отдельный дорожно-строительный и 97 Отдельный мостостроительный), в которых я служил после фильтрационного лагеря в качестве писаря, электросварщика, диспетчера, техника по учету, в общем, «куда пошлют», переданы из военного ведомства в Главнефтегазстрой при Совете Министров СССР.    Положение наше – и рядовых и офицеров батальонов стало каким-то неопределенным: с одной стороны, мы – военно-служащие, подчиняемся военным уставам, несем караульную службу и выполняем обязанности военных  строителей. С другой стороны, нам, как гражданским лицам, выдали продовольственные карточки, стали платить зарплату. Все, ранее бесплатное армейское обслуживание стало платным. Наряду с тяготами воинских обязанностей заботы о пропитании и бытовых потребностях стали почти непреодолимыми. Наше обмундирование, полученное еще в декабре 1945 года по прибытию в части, уже тогда изрядно поношенное («х/б б/у» - записано в «арматурной карте», т.е., хлопчато-бумажное, бывшее в употреблении), настолько истлело, что заплатки не держались на ткани. На ногах – разбитые дырявые башмаки с обмотками.

    Жалкий вид представлял собой строй роты на утренней поверке: в грязной заплатанной, когда-то форменной одежде, в которой за отсутствием спецодежды ходили на работы, мы больше были похожи на заключенных, чем на солдат.

    Мне, как и многим всем рядовым солдатам, положили минимальную из существовавших ставок – 360 рублей (250 + 110 «хлебная надбавка»).

    В голодные первые послевоенные годы прожить на 360 рублей в месяц было невозможно. Однако, в Закавказье в его субтропическом климате, особенно вблизи устья Куры, изобиловавшей рыбой, существовать было несравненно легче, чем в остальной части страны, так что на нищенское полуголодное существование этих денег почти хватало.

    И тут передо мной встала неотложная проблема: освобождена из заключения моя мать, арестованная в 1937 году по абсурдному обвинению (в прошлом – активная революционерка, она при царизме провела 6 лет в Рижской каторжной тюрьме и затем 5 лет в ссылке в Канском уезде Енисейской губернии, откуда смогла уехать лишь после февральской революции). Ранее в ожидании освобождения (срок заключения давно прошел) я и ее друзья по совместной революционной деятельности, уцелевшие в ходе многолетних репрессий, планировали, что она приедет ко мне в Закавказье, куда уже приехали семьи некоторых моих сослуживцев из голодающих Украины и некоторых областей России.  Устроиться с жильем и найти какую-нибудь работу здесь было можно. Но выяснилось, что ее не отпустили, а отправили на жительство в глухую деревню Кыштовку, севернее Новосибирска. Она оказалась там больная без жилья и средств к существованию. Надо было ее оттуда как-то вытаскивать. Положение казалось безвыходным.

    Ее друзья по царской каторге и ссылке взяли на себя невероятно трудную задачу: снабдить меня средствами на поездку. Я до сих пор не перестаю удивляться и восхищаться необыкновенной отзывчивостью и даже героизмом этих людей. Калерия Васильевна Калмыкова - бывшая царская политкаторжанка жила на пенсию, Мария Викторовна Нестерова - врач, на ее иждивении были дочь студентка и сын. Они отнюдь не благоденствовали при карточной системе и грошовых доходах, однако настояли на моем приезде в Москву с тем, чтобы затем отправить меня в поездку за мамой. В переписке с ними созрел такой план. Мне следовало приехать в Москву, откуда на собранные ими средства, отправиться в Кыштовку.

    Естественно, никаких «накоплений» у меня не было.

    И вот в июле 1947 года, собрав сколько удалось, денег в долг у соратников, в основном у шоферов, имевших приличные «левые» заработки (слава Богу, у меня всегда были очень хорошие с ними отношения), получив двухнедельный отпуск и обменяв свои продовольственные карточки на  «рейсовые», я отправился в дорогу.

    Добраться до Баку на попутном грузовике, что я и раньше несколько раз проделывал, не составляло труда. Но площадь перед вокзалом была заполнена людьми, тщетно пытавшимися купить билеты, простаивая в многодневных очередях. Потолкавшись здесь целый день, я понял, что потрачу весь свой двухнедельный отпуск, так и не вырвавшись из Баку. Вместе с группой военных – солдат и младших офицеров, объединенных общей проблемой отъезда, мы «атаковали» военного коменданта вокзала, но тот лишь беспомощно разводил руками. Наконец, он добился того, что офицерам и солдатам-фронтовикам, имевшим орденские книжки, продали бланки билетов, на которых не были указаны ни номер поезда, ни номера вагонов и мест. Предполагалось, что где-то на промежуточных станциях эти билеты удастся закомпостировать. Я же, не считавшийся фронтовиком и, тем более, не имевшим орденской книжки, просто присоединился к компании этих «счастливцев», с которыми успел перезнакомиться в процессе толкотни на вокзальной площади. Несмотря на шумные протесты проводников, мы ворвались в вагоны очередного отходящего поезда и разместились в тамбурах и на подножках.