Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Иван Дмитрич встретил с немым вопросом во взоре.

   - Нет, друже, - ещё не здравствуясь, вскричал Юрий Дмитрич, исполненный радостного волнения, - не сяду на конь, не вскину копьё, не опояшусь мечом. Хочу дожить век в согласии с любым супостатом.

   - А вятчане готовы, - упавшим голосом доложил боярин, - сорок телег оружия и табун коней. Путила Гашук с Левонтием Макарьяничем просят кланяться.

   - Нет, нет и нет! - трижды взмахнул руками князь. - Пойдём-ка лучше, потрапезуем, друже, и помыслим об общем мире.

   - Благодарствую за приглашение, - хмуро вымолвил Всеволож. - Не ведая часа твоего появления, я уже отобедал. Потороплюсь снова в Тверь к свойственнику Борису. Мыслю, твой мирный настрой недолог. Дай знать, коль понадоблюсь.

Юрий Дмитрич глядел на боярина. Гость приблизился к выходу. Хозяин в шутку преградил ему путь.

   - Не поставь во гнев, друже, стороннее любопытство. Волей случая ты ездок по большим делам. Где же в настоящее время обретается дочь твоя? В Твери?

Лик Всеволожа стал вовсе хмур.

   - В Москве она. В вотчинном терему.

Князь освободил путь:

   - Всенепременно дам знать, дорогой Иван Дмитрич, коли возникнет нужда нам свидеться. Я тоже мыслю: возникнет она скоро.

   - Дай Бог, дай Бог, - приговорил Всеволож и откланялся.

По его отбытии князь ещё долго стоял у окна, глядел по-над городом в тёплую золотую даль, наслаждался успокоительной думой: «Всё пойдёт как надо. Всё сладится. Счастливы будут не только мой Дмитрий Шемяка с сиротой Софьюшкой. Пусть вкусит счастья старший, оторва Васька Косой. Вестимо, боярышня княжичу не чета, да зато душенька незабвенной Настасьюшки будет довольна!»

СПУСТЯ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

В первом часу серого декабрьского дня, едва рассвело и стражники открыли уличные рогатки, промчался по Москве длинный поезд литовского посла Семёна Едиголдова. В Кремль въехал через Фроловские врата. Остановился у высокой ограды из красного кирпича, занял боярский двор, по-видимому, давно лишённый хозяина и приспособленный для иноземных гостей.

Вскоре двор покинули: сперва всадник в кольчатом бахтерце поверх тёплого полукафтанья, затем - карета с занавешенными оконцами. Первый - должно быть посол - отправился с охраной в златоверхий терем. Вторая - неизвестно кто - без конного сопровождения покатила в собор, к Пречистой, где совершалась обедня.

Нищие на паперти видели, как из возка с помощью служанок сошла старуха в шубе-бармихе и, осенившись крестом, скрылась в храме. Тут же поползли слухи, что с литовским вельможей прибыла на Русь его родная сестра, чего никогда и нигде не водилось. Вящие жены сидели по своим иноземным замкам, когда мужья правили посольство. А тут - сестра! Кто- то со знанием дела назвал её чуть ли не московлянкой, ну ясно, не коренной, а когда-то здесь жившей, изрядно говорящей по-русски. Его оспаривали с пеной у рта. Однако спорщики посрамились, едва кончилась служба и гостья среди прочих знатных особ явилась на паперти, стала нисходить по ступеням. Да, она была стара, но ещё красива. Очи - уголья, брови, будто писаны мастером, уста сложной резьбы. Сними с лица сеть морщин и любуйся мужским любованием!

Попрошайки потянули к ней алчущие руки. Она же подошла к старику, что, опершись о стену, свесив седые космы, безучастно глядел в свою шапку. Литвинка достала горсть голых денег[108]... Вдруг её рука задержалась, не дотянулась до нищего. Всех и вся заставила смолкнуть русская речь иноземки:

   - Э-э... Светёныш? Ужли Светёныш? Ну-ка, глянь!.. Да Ивашка и есть!

Старик поднялся кряхтя, вперился в незнакомку и затряс головой:

   - Васса!.. Ишь, как переменилась! Спрячь московки[109], достань полтину.

   - Для тебя и рублей не жаль, - схватила литвинка бродягу за руку. - Айда в мою карету.

И всем на удивленье увезла убогого...

Перед полуденным приёмом пищи нищий, отпаренный и приодетый, был введён в Столовую палату, где сидела хозяйка.

   - Сядь. Поешь, попей. Да чур не упивайся, - пригласила Васса. - А то язык во рту спать ляжет.

Ивашка выпил пива, но не прикоснулся к мёду.

   - Важна стала! Вознесла тебя судьба!

   - Брат был не в чести при Свидригайле и его преемнике, - заметила Васса. - Только при Казимире[110] пошёл в гору. А я давно скорблю душой по всему русскому: ведь прожила здесь четверть века. Вот с трудом напросилась...

   - И ладно, что напросилась.

   - По смерти голубушки княгини, Анастасии Юрьевны, как отбыла на родину, так и не знаю ничего про вас, - продолжила Васса. - Краем уха слышала, что Юрий Дмитрич, не дожив шестидесяи лет, покинул нашу грешную юдоль. А что его три сына? Отчего ты не при них, а одиночествуешь в конце жизни?

   - О, - махнул рукой Светёныш. - Ты совсем неведомка! Воды слишком много утекло. Нет ни господина, ни Юрьичей. Всё кончено!

   - Как кончено? - не поняла Васса. - А что было?

Бывший княжий слуга откинулся на спинку кресла.