Плавучий театр

Конечно, далеко не всем и не все удавалось скрыть. Некоторые факты говорили за себя. Можно было делать из них какие угодно выводы. Нельзя было только комментировать их, по крайней мере вслух. Человека, который целую неделю или даже две недели подряд, появлялся в кафе «Косой глаз», приветствовали с той же изысканной вежливостью, с какой его встречали, когда он был завсегдатаем у Билли Бойля или в Пальмерсхаузе. Можно было носить дырявые башмаки, при том непременном условии, однако, чтобы они всегда были вычищены. Белье могло быть поношено, но должно было блистать чистотой. Щеки могли стать впалыми от недоедания, но должны были всегда быть хорошо выбриты и слегка пахнуть одеколоном. Обедая за пятнадцать центов у Беркея или Майлана, можно было жадно набрасываться на хлеб, масло и пикули, которые ставились на стол для общего пользования. Но у Джеффи Хенкинса и Майка Макдональда надо было выказывать избалованный вкус и отсутствие аппетита. Костюм мог износиться, конечно. Но он должен был, во что бы то ни стало, быть сшит у Билля Маклина, лучшего портного того времени. Когда человек оказывался в стесненных денежных обстоятельствах и не мог поэтому развлекаться в обществе Хетти Чилсон, он все же должен был с презрением отворачиваться от красавиц, высовывающихся из окон на Бойлер-авеню и Кларк-стрит. Он обязан был мыться, бриться, одеваться, есть, пить, курить — точно так же, как в те дни, когда ему сопутствовала удача. В полночь — также следовало быть на ногах. В промежутках между полуднем и полуночью можно было поспать глубоким и сладким сном.

Одним словом, кодекс чести той среды, в которой вращался Равенель, требовал, чтобы игрок был истинным джентльменом.

Вот почему, когда Равенели переселились из комфортабельного отеля Шермена в убогий пансион на Онтарио-стрит, в манерах и поведении. Гайлорда трудно было заметить какую бы то ни было перемену. Приятели, конечно знавшие о его материальных затруднениях, не говорили об этом ни слова. У Магнолии подруг не было. Хотя она жила в Чикаго уже больше года, общество Гая и Ким вполне удовлетворяло ее. В наивной серьезности девочки было что-то странно взрослое.

— Знаешь, Гай, — часто говорила Магнолия, — в присутствии Ким я чувствую себя такой легкомысленной, глупой, юной. Когда мне весело, или я возбуждена, или восхищаюсь чем-нибудь, она так смотрит на меня своими большими глазами, что… О Гай, ты не находишь, что в ней много общего с мамой?

— Упаси Бог! — испуганно восклицал Равенель.

Магнолия посвящала Ким довольно много времени. Втроем — мать, дочь и бонна — они часто уезжали из гостиницы в поисках каких-нибудь невинных развлечений. Но день начинался поздно. Ким часто видела, как в десять или даже одиннадцать часов, подходя к спальне ее родителей, бонна прикладывала палец к губам и делала страшные глаза. Мало-помалу это стало казаться ей совершенно естественным.

Однажды утром, накинув поверх ночной рубашки шелковый капот, Магнолия вышла из своей комнаты и увидела, что у самых дверей стоит Ким, приложив палец к губам и делая страшные глаза кукле, лежащей в углу. Это была любимая кукла девочки. Очень серьезно, материнским тоном, но вместе с тем в высшей степени строго, Ким стращала свою неподвижную дочку. Это было настолько трогательное зрелище, что Магнолия расплакалась. Схватив девочку на руки, она прижала ее к груди, страстно расцеловала и понесла к Равенелю.

— Знаешь, Гай, она стояла у дверей нашей комнаты и уговаривала свою куклу не шуметь. Бедный ребенок! Мы слишком мало думаем о ней. Мы забросили ее. Нет, ты пойми… Она охраняла наш покой! Это в двенадцать-то часов дня! О Гай, нам не следовало бы жить здесь! Хорошо было бы поселиться в каком-нибудь спокойном, тихом, маленьком домике, где она могла бы нормально развиваться и играть на свободе.

— Очаровательно! — возразил Равенель. — По-твоему, мы должны были бы жить в Фивах, что ли? Не устраивай трагедии, Нолли. Я считал, что со всем этим давно покончено.

Когда они разорились, бонна-англичанка исчезла, как и все прочие атрибуты благосостояния. Исчезла, как исчезли лошади, высокая щегольская коляска, фиалки, ложа в театре и шампанское. Бонна уже никогда не вернулась к ним. Но кое-что из потерянного время от времени возвращалось. Они жили лишь сегодняшним днем. Состоятельными людьми им, разумеется, больше не суждено было стать.

Но в чередовании мрачных и светлых периодов было нечто до монотонности закономерное. Очень редко бывало что-нибудь среднее. Голод — так голод. Пир — так уж пир горой. Иногда Равенелю везло. Ему случалось выигрывать в фараон большие суммы. Чего тут раздумывать! Скорее! Комнаты в Пальмерсхаузе! Скачки! Театр! После театра ужин. «Но, Гай, дорогой…» «Какой чудный вечер, миссис Равенель! Вы сегодня просто обворожительны!» Новое пальто. Голубоватый бриллиант красуется на руке Магнолии. Гайлорд заказывает два новых костюма у Билли Маклина. Гай угощает приятелей в роскошном ресторане Бемиса на Мичиган-авеню. Хозяин понимал его с полуслова.

— Какой вы хотите обед, мистер Равенель? — спрашивает он.