Плавучий театр

Не прошло и недели, как на «Цветке Хлопка» поднялось восстание. Первым покинул судно Уинди. Когда одна из громадных ног его ступила на сходни, стало ясно, что ничто уже не сможет остановить его. Ему было за семьдесят лет. Но он казался таким же бодрым, как пятнадцать лет тому назад, в день, когда вступил на «Цветок Хлопка». С разъяренной вдовой он распрощался в достаточной мере лаконично.

— Я думал, что хозяином на судне будет муж Нолли. По-видимому, вы решили сами занять место вашего покойного супруга. Я не привык иметь дело с командиром в юбке. Штурманом вместо меня будет молодой Таннер.

— Таннер? Что это за птица? Почему вы решили это? Может быть, мне он вовсе не понравится! Я хозяйка здесь.

— Советую вам все-таки взять его, миссис Хоукс. Он молод, высоким самомненьем не страдает, и я допускаю, что вам удастся заставить его плясать под вашу дудку. Что касается меня, то я для этого слишком стар. Гибель капитана Энди заставила меня разлюбить реку. Я сразу почувствовал смертельную усталость. Ну, прощайте, сударыня! Я ухожу.

И ушел.

Перемены следовали одна за другой. Из прежних актеров плавучего театра остались только миссис Минс и ее чахоточный муж. Фрэнк распрощался с труппой сразу после того, как Магнолия вышла замуж. Ральф последовал примеру Уинди.

Однако затруднения и неприятности мало смущали Партинью. Напротив, они еще больше разжигали ее. «Сделайте то! Сделайте это!» Правая бровь Равенеля беспрестанно изгибалась в вопросительный знак презрительного недоумения. Стоило теще и зятю остаться вдвоем, как между ними начиналось сраженье. Все в скрытном и замкнутом Равенеле восставало против ворчливой и скупой тещи. Все в деятельной и властной Партинье разжигало ненависть к изнеженному, слащавому и дерзкому зятю.

Наконец Равенель не выдержал:

— Выбирай! Она или я!

Магнолия выбрала. Ее решение встретило такое яростное сопротивление со стороны Парти, что всякая другая, менее твердая и в особенности менее влюбленная женщина не посмела бы привести его в исполнение.

— Интересно знать, как ты устроишься с таким муженьком!.. Что же ты не отвечаешь?

— Я не знаю.

— Еще бы ты знала! Он и сам не знает! Почему это вы вздумали уезжать? Чем вам тут плохо?

— Ким… школа…

— Ерунда!

Магнолия бросилась с головой в воду:

— Мне не… Я не… Гай не любит рек. Мы не можем быть счастливы здесь.

— Ты думаешь, что вы будете счастливы на суше? Не обольщайтесь на этот счет, сударыня! Куда вы собираетесь ехать? В Чикаго? И что вы там намерены делать? В лучшем случае будете жить впроголодь. Это мне ясно, как дважды два — четыре. Скоро сама попросишься обратно в мой театр!

Встревоженная, дерганая Магнолия почувствовала, что вдруг стряхнула с себя иго, так долго тяготевшее над ней, и закусила удила:

— Как ты можешь знать это? Откуда у тебя такая уверенность? А если бы ты даже оказалась права… Что из этого? Ты всегда норовишь вставить всем палки в колеса. Помнишь, как ты удерживала папу от покупки «Цветка Хлопка»? Ты превратила его жизнь в сплошной ад. А теперь ты не хочешь бросить дело. Разве это последовательно? Ты не хотела, чтобы я стала актрисой. Ты была против моего брака с Гаем. Ты негодовала на то, что у меня будет ребенок. Может быть, ты и была права. Может быть, мне не следовало делать все это. Но почему ты знаешь, что будет дальше? Всякий хочет жить по-своему. Неужели ты не понимаешь этого? Ты можешь быть тысячу раз права и в то же время ошибаться. Если бы папа в свое время послушался тебя, мы бы до сих пор прозябали в Фивах. По всей вероятности, он был бы жив. Я была бы замужем за каким-нибудь мясником… Но вышло иначе.

Она потеряла нить своих размышлений.

Главная причина, заставлявшая Парти Энн Хоукс восставать против отъезда Равенелей, заключалась в том, — она не признавалась в ней даже самой себе и горячо отрицала бы, если бы кто-нибудь вздумал разъяснить ей истинное положение вещей, — что, не отдавая себе в этом отчета, она была счастлива. Счастлива, что нашлось наконец поприще, на котором ей удастся развернуть свои административные способности. Она рассчитывала прежних актеров и заключала контракты с новыми, увольняла и нанимала служащих «Молли Эйбл», заказывала провиант, поговаривала о совершенно новых маршрутах плавучего театра и даже мечтала о поездке по Северной Каролине и Мэриленду. Мечтам ее суждено было осуществиться несколько позже. Много лет спустя, читая скучные и полные яда письма миссис Хоукс, Магнолия изнывала от тоски не по матери, а по тем местам, где останавливался театр и названия которых казались ей удивительно заманчивыми. По всей вероятности, эти места были не более живописны, чем города на Миссисипи, Огайо, Биг-Сэнди и Канауе. «Мы сейчас в Бате, на реке Памлико», — писала Парти Энн. Или: «В Квинстоуне, на Сассафрасе…»

Глядя на серые улицы Чикаго, над которыми почти всегда висел мичиганский туман, Магнолия повторяла про себя эти экзотические названия: Бат на Памлико, Квинстоун на Сассафрасе.