Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2017

После долгих хождений по кругу

Ничего, кроме «здравствуй» и «здравствуй»,

Мы сказать не сумеем друг другу.

Нет гуманнее боли мгновенной:

Резануло и – больше не больно.

И пойдешь ты – загадка Вселенной —

По какой-нибудь улице Смольной.

«Он долго говорил о Блоке…»

Он долго говорил о Блоке,

К Петрарке возвращался вновь,

Когда уже свиданий сроки

Кричали: нужно про любовь!

И Тютчев мне врагом казался,

Когда цитируя его,

Мой друг печально улыбался,

Не добавляя ничего.

Возненавидев Мандельштама,

Себя пытаясь обмануть,

Ждала-ждала, что эта драма

Закончится когда-нибудь.

Ведь что-то, но должно случиться!

Когда он все же прочитал,

Что я души его царица

И мыслей вечный идеал,

Уже без боли и досады

Махнула весело рукой —

Что «мне тебя уже не надо»,

Сказав Цветаевской строкой.

«Среди всякого прочего…»

Среди всякого прочего

Раздаются звонки в тишине.

Это кто ж так настойчиво

Прозвониться не может ко мне?

Мне ни грустно, ни весело —

Я не жду, не готова к вестям.

А душа моя – месиво,

И ее не собрать по частям.

И не сделаешь лишнего

Шага, если стоишь на краю.

«Я звонил. Ты не слышала?» -

«Я стирала… Рубашку твою».

«Быть может, лучше в Штатах вилла…»

Быть может, лучше в Штатах вилла.

Но от сравнений воздержись.

Ведь ты сама себе варила

И этот суп, и эту жизнь.

Быть может, лучше в Аргентине —

И в это искренне поверь.

Но яркозубому мужчине

Ты также открывала б дверь.

И так же бы смеялась точно

На авеню или на стрит,

И также плакала бы ночью,

Проверив, крепко ли он спит.

«Холодея, тая и сгорая…»

Маме

Холодея, тая и сгорая,

Губы искусав и вкривь и в кровь,

Ты права – я, может, и не знаю

В самом деле, что же есть любовь.

Но за то, что любящих терзала

И от них открещивалась вновь,

Больше, чем ты про любовь узнала,

Знаю я теперь про нелюбовь.

«А снег идет, как в горных Альпах…»

А снег идет, как в горных Альпах.

И мы – на самой вышине.

И ничего уже не жаль мне.

И все, что нужно, есть во мне.

И из окна лицо возвысив,

Победная (как князь Олег),

Быть может, потому, что ты здесь,

А, может, потому что – снег,

Гляжу. И вижу очень много,

И большего ты мне не даешь —

Собака, улица, дорога -

День, как законченный пейзаж.

Земли и неба не касаясь,

Я смертности избегну вновь,

В самодостаточность спасаясь,

Как в разделенную любовь.

«Ты легка и воздушна, как почтовая марка…»

Ты легка и воздушна, как почтовая марка,

Ты нага и стройна, как Лилит,

Ты бледна и прекрасна, как в романах Ремарка,

У тебя обострился бронхит.

Завари эвкалипт на продымленной кухне,

Мимо зеркала, шкафа и вдоль

Коридора, как моль, и к кровати, и рухни,

И расслабиться телу позволь.

И смотри в потолок, потому что он белый.

Чистота не спасает, но все ж

От нее как-то легче и духу, и телу,

И, глядишь, до утра доживешь.

И выкашливай сгусточки жизни вчерашней,

И дыханье на миг задержи,

И пойми – это вовсе не кашель,

Это освобожденье души.

«Все отвести рукою…»

Все отвести рукою —

Чем дух томился.

И жить в таком покое,

Какой не снился.

Где намечалась завязь —

Плоды пожаты.

И рядом те остались,

В кого вросла ты.

Те близкие, с кем врозь бы

Не есть нам хлеба.

И безо всякой просьбы

Смотреть на небо,

И подводить итоги

По той причине,

Что Бога видеть в Боге,

А не в мужчине.

«И не важно – сколько лет ему…»

И не важно – сколько лет ему,

И на какие он говорит темы,

А вглядишься пристальней и поймешь вдруг: Этому —

Да – могла бы посвящать стихи и поэмы.

И выйдешь в ночь, ресницами глупо хлопая, -

Поскорее до дому добраться, в нору забиться.

Зарожденье стиха – техника допотопная:

Или чтоб больно, или… оно не случится.

Не хочу ничего, а лежать и читать книжку.

Пусть все страсти в кино там и в литературе.

Мне хватило уже через край, хватило с излишком.

Было много действия, а я созерцательная по натуре.

И теперь, когда ощущаешь, что происходит важное,

И заклинило – так это ясно, что аксиома, не теорема…

Повернуться спиной, чтобы в ночь, чтобы прочь от каждого,

К кому вдруг почувствуешь – стихи и поэмы.

«Сжаться, воздуха лишаясь…»

Сжаться, воздуха лишаясь,

И запомнить наизусть:

– Уезжаю. – Уезжаешь.

Не вернешься. – Не вернусь.

Ты в словах не хочешь штампа

И штампованной судьбы.

Будут память жечь то рампа,

То дорожные столбы.

Будет утро, будет вечер,

Будет смятая кровать.

Будут руки класть на плечи,

Будут в губы целовать.

Что же ты, Карамболина,

Так безжизненно глядишь?

То березка, то рябина,

То Россия, то Париж.

«Просто время такое, когда все ложатся на дно…»

Просто время такое, когда все ложатся на дно,

Погружаясь в жару, в раскаленное, знойное лето,

Уезжают на море и пьют «Изабеллу» – вино

Кровяного, венозного, темно-вишневого цвета.

Забывают звонить, забывают писать, без следа

Растворяются в воздухе, как отзвучавшее скерцо,

Пропадают, линяют, чтоб их не заела среда,

Словно дети под стол, словно можно куда-нибудь деться.

Будут вены вскрывать, будут в голос окрест голосить,

Будут помощи ждать и смотреть тяжело и угрюмо.