Плавать по морю необходимо

К сожалению, эти художественные особенности не замечала подчас критика. Был период, когда книга Гончарова стала рассматриваться как простое описание дальнего плавания, содержание которого определялось, с одной стороны, культурными интересами автора, а с другой — объективными данными, так сказать, географического характера. С конца 60-х годов XIX века «книга, строго говоря, была забыта. Она перестала ощущаться как литературное произведение. А между тем она, конечно, представляет собой замечательное явление именно в области художественной литературы, — писал в 1935 году Б. Энгельгардт. — Она занимает свое особое место в истории жанра путешествий, где очень трудно подыскать к ней аналогию во всей европейской литературе…»[127]. Такая оценка! Так что определение «скромной одиссеи», имеющей поэтическое и национальное значение, выдержало испытание временем.

В центре книги — образ повествователя, путешественника. Фигура эта, как помним, возникла ранее, в путевых записках Давыдова, Головнина и т. д. Но там это был просто рассказчик, реальное лицо, автор, внимание которого преимущественно концентрировалось на наблюдениях и описаниях достопримечательностей, событий и т. д. У Гончарова рассказчик приобретает черты литературного героя со своим индивидуальным характером: писатель отнюдь не эпизодично, а постоянно держит читателя в курсе духовной жизни, внутренних размышлений, движения мысли, чувств. Открывается личность со своим отношением к миру. И эта личность — русский путешественник. Не случайно здесь на память приходят «Письма русского путешественника» Карамзина, именно русского — и там, и здесь. Ибо все, что будет описано, все увидено глазами русского человека, глазами человека, унесшего почву родной Обломовки на ногах («и никакие океаны не смоют ее»). В своей «русскости» гончаровский путешественник предстает миру иначе, чем путешественник Карамзина: там Европа, здесь — вся Вселенная. «Гончаровская Вселенная, созданная вослед карамзинской „Европе“, выросла в образ не менее цельный, но более глобальный и в силу масштабности картины, и благодаря глубокой укорененности концепции в современной писателю русской и мировой истории», — замечает Е.А. Краснощекова[128]. Так жанр путевых очерков приобретал эпическую масштабность.

Характерно, что русская литературная критика к тому времени все чаще подчеркивала, что жанр путешествия требует не только и не столько калейдоскопа фактов, но прежде всего живого человеческого взгляда на все подробности. Так, в «Обзоре русской морской литературы», опубликованном в «Морском сборнике» в 1854 году, говорилось: «Путешествия всегда и везде представляли любимое чтение публики… Иные путешественники полагают, что публике нужны только плоды их наблюдений… а не подробности: где, когда и при каких обстоятельствах что замечено автором. Но такие отдельные описания, при всей занимательности содержания, лишены той обаятельной прелести, какую придало бы им присутствие живого лица, и оттого кажутся сухими, утомительными, безжизненными»[129].

Кстати, Белинский, говоря о путевых записках одного из своих современников, находил достоинство именно в оригинальности взгляда на вещи. «Главная заслуга автора писем об Испании состоит в том, — писал критик в статье „Взгляд на русскую литературу 1847 года“, — что он на все смотрел собственными глазами».

Эти слова, несомненно, читал и Гончаров: ведь в этом обозрении Белинский говорит и о романе «Обыкновенная история». Через четыре года Гончаров отправился в свое путешествие, и, кто знает, не эти ли суждения Белинского подскажут ему форму путевых заметок-писем. Во всяком случае, он вспоминает о них в предисловии к третьему изданию «Фрегата»: «Утверждают, что присутствие живой личности вносит много жизни в описания путешествий…»

Размышления Белинского как будто прямо относятся к книге Гончарова. Да, главная заслуга Гончарова в том, что он на все смотрел собственными глазами, и взгляд этот и оригинален, и объективен. Но это не объективность регистратора, в чем не раз обвиняли Гончарова. Надо быть очень чутким, иметь «тонкое обоняние» (Гоголь), и тогда читателю откроются глубинные чувства писателя. Иной раз эти чувства выражены с прямой публицистичностью, и даже с пафосом, наличие которого как бы и не замечается. Но чаще это слово художника. Гончаров хотел увлечь читателя, отсюда его обращение к эпистолярной форме. В книгу врывается нечто романное. Не случайно в наше время «Фрегат…» называют то «географическим романом» (В.А. Недзвецкий), то «предроманом» (Е.А. Краснощекова). Разные точки зрения представлены в фундаментальной книге Е.А. Краснощековой «И.А. Гончаров. Мир творчества»[130].