Плацдарм

Цетехтские купцы по старинному обычаю, велящему по осени одаривать сюзерена, преподнесли князю и казне очередное доброхотное пожертвование — сто тысяч золотом в имперской монете сверх податей (а все плакались и жаловались на бедность, мол, война в Степи подкосила торговлю).

Правда, его сын так и не посмотрел в сторону нареченной невесты, дочери военного министра княжества, прекрасной Шалы. Но тут уж ничего и не поделаешь. Последний из живых сыновей князя, принц Сан, по капризу богов или благодаря козням демонов, равнодушен к женской красоте, зато сходит с ума по смазливым юнцам.

Князь давно смирился с тем, что его младший не такой, как все. В древние, уже былинные времена таких иногда убивали, и чаще именно изобличившие отцы. Но ныне изменились времена, да и как убить последнего продолжателя рода. Вот и женит его. Скоро, дадут боги, и внуки пойдут. Ведь закон суров, и не женатый, не имеющий наследников достигший двадцати лет принц не может вступить на престол после смерти отца. Тамир достиг тех лет, когда смерть становится все ближе. Ну не оставлять же трон племяннику Рисору только потому, что у того трое детей?!

Конечно, пришлось уговаривать не только сына, но и отца невесты. Грубоватый, но верный верховный воевода Турод впервые готов был ослушаться княжего приказа. Однако теперь все сладилось — девчонка еще плачет, но когда это бабьи слезы брались во внимание…

— Мой государь… — К нему склонился его постельничий, Кэсль. — Прикажете ли, чтобы кто-то из женской прислуги остался на ночь… на какой-нибудь случай?

— Никого, — поморщился князь. — Ты забыл, сегодня меня будут лечить эти треклятые имперские коновалы! Может быть, завтра…

— Простите, запамятовал, — угодливо кивнул слуга.

— Прощаю. Но вообще, что-то ты отлыниваешь, старина, за делами плохо смотришь… Ты ж знаешь, я люблю, чтобы мне прислуживали молоденькие да свеженькие девчонки, а у тебя там сплошь старухи чуть не двадцатилетние… — гоготнул господин Аринама. — Кстати, у тебя вроде дочка младшая… — вдруг словно спохватился князь. — Ей двенадцать, кажись, будет? Определял бы, что ли, на работу уже, а то в поварне помогать некому — главный кухарь перед каждым пиром все жалуется.

Он выразительно подмигнул старому слуге.

— О, владыка, — склонился тот в угодливом полупоклоне, — но Риванна не так чтобы красива и не особо прилежна в работах…

— Господину врешь? — фыркнул князь. — Видел я твою Риванну. Персик персиком, вся в мать-покойницу. Эх, проглядел я в свое время… Ладно, — махнул он рукой, — я не тороплю, но и особо не тяни…

Если бы князь был внимательнее, а в коридоре было посветлее, он бы, возможно, обратил внимание на то, как крысиные глазки старого верного холуя уж очень нехорошо блеснули после этих слов, или отметил бы какую-то змеиную улыбочку на бескровных губах Кэсля. Но Тамир был утомлен, измучен несварением желудка, да и вообще постельничий для него давно стал чем-то вроде говорящей мебели.

Князь прошел в свои покои, освещенные не свечами или лампионами, а дорогими и редкими «холодными огнями». Тут его уже ждали — два старичка-лекаря в долгополых хламидах традиционной для ученого сословия империи оранжево-красной расцветки. На вид очень старенькие, с лицами, как печеные яблоки, видом напоминавшие страшноватых обезьянок в мантиях. Но зато явно знающие свое дело, раз их до сих пор не пришибли пациенты.

В опочивальне стоял острый едкий дух снадобий, так что Тамир поморщился.

Тяжело опустившись на специально принесенный для этого топчан, застеленный мягкой тщательно выделанной кожей, он принялся разуваться. По старой солдатской привычке монарх редко прибегал к помощи слуг, предпочитая облачаться и разоблачаться сам. Перебитые когда-то ударом цепного молота пальцы никак не могли справиться со шнуровкой пурпурных сапог.

— Позвольте вам помочь, мой государь, — угодливо кивнул постельничий, опускаясь на колени.

— Оставь. — Тамир стряхнул руку Кэсля. — Я еще не настолько одряхлел! Еще тебе внуков заделаю! Иди-ка ты, братец, вон. Потом позову…

— Простите, владыка, — угодливо склонился слуга, и вновь на дне его мутных глазок сверкнуло что-то такое недоброе.

Раздевшись, Тамир лег на кушетку, и лекари принялись колдовать над уже одряхлевшим, хотя и крепким еще телом старого вояки, за свои сорок без малого лет царствования пережившего двадцать войн — больших и малых.

В колени и живот, а также в пах втерли мазь из каменных банок, потом окурили дымом каких-то палочек. Затем князя облачили в рубашку и порты из плотного льна, пропитанные ароматным лечебным маслом, и такие же чулки. Почтительно уложив на кровать, они завершили процедуру, надев тоже пропитанную снадобьем глухую маску с прорезями для рта и носа, напоминающую ту, что в некоторых странах Аргуэрлайла носили заплечных дел мастера.