Платон, сын Аполлона

Платон не пошёл в Пирей провожать Алкивиада, полагая, что отныне это не его дело — кричать на разного рода народных торжествах. А это был как раз такой случай. Великий стратег, Алкивиад-спаситель, Алкивиад-надежда, Алкивиад-победитель, отплывал во главе флота в сто триер, чтобы разгромить проклятых пелопоннесцев и вернуть Афинам господство на море и на земле. Алкивиаду простили все: осквернение герм и мистерий, бесславное поражение на Сицилии, бегство к пелопоннесцам, Декелею — гнездо бандитских набегов пелопоннесцев на окрестности Афин. Ему простили даже службу у персидского царя, врага всей Эллады. Он заслужил прощение тем, что поддержал восставших против тирании Четырёхсот самосцев, склонил персов на союз с Афинами против Пелопоннеса, посрамил спартанского царя Агида, не дав ему напасть на элевсинскую процессию, собрал и оснастил афинский флот на деньги, добытые у союзников. Его простили за удачливость, смелость, за то, что покаялся перед афинянами во всех прошлых преступлениях и изменах и пообещал Афинам былое могущество, славу и богатство. Платон не верил, что Алкивиад был столь ужасным преступником, как ещё недавно представляла его молва — во многих бедах виновными были сами афиняне. Но он также не верил и в искренность раскаяний Алкивиада и его обещания. Просто не лишённому прозорливости, ума и обаяния гуляке и авантюристу во многом сопутствовала удача, всякий раз подкрепляемая его отчаянной смелостью. Алкивиад принадлежал к типу людей, которые постоянно нуждаются в мудром наставнике, и у Алкивиада, кажется, он был. Слушая Сократа, Алкивиад преображался на глазах — был мудр и добр, благовоспитан и совестлив. Но стоило Сократу отвернуться, как стратег превращался в прежнего нахального, грубого, развращённого роскошью и беспорядочной жизнью человека. Между тем он, конечно, всегда был и оставался самым мужественным и воинственным вождём. С этими качествами народ, истерзанный долгой войной и тиранией Четырёхсот, связывал все свои лучшие надежды. Другого столь удачливого полководца у афинян не было.

Сократ любил Алкивиада, хотя и не одобрял многие его поступки и наклонности, особенно те, что касались личной жизни. О прочих достоинствах и недостатках стратега говорил так: «Каковы сами афиняне, таковы и их вожди».

К тому же Платон хорошо понимал, что политические игры — опасные игры, бег между властью и смертью, чему он не раз уже был свидетелем и, наверное, ещё будет. Власть развращает и неуклонно ведёт к смерти. Насильственная смерть, смерть по приговору соотечественников — позорна. Эта мельница смертей никогда не останавливается. Жернова её всё время крутятся и крутятся — и этому не будет конца, если люди не усвоят одно простое правило: путь к благу лежит через познание, а не через войны, заговоры и мятежи. Государство невежд — мельница зла.

Платон не пошёл провожать Алкивиада. Он пожелал ему успеха, повстречав накануне у дома Сократа: Алкивиад приходил проститься со своим старым учителем. Сократ был единственным человеком, кого стратег любил и ценил без притворства. Эта привязанность родилась не сегодня, а в пору юности Алкивиада, когда Перикл познакомил их, взяв с Сократа клятву оставаться наставником и другом Алкивиада всю жизнь. Сократ до сих пор был верен этой клятве, хотя уже не раз мог бы ей изменить: поводов для этого Алкивиад предоставлял предостаточно. Но Сократ полагал, что войнами правит злобный и коварный Арес, он их начинает, и он, устав, заканчивает. Войны людей — развлечение богов. Кто не знает, пусть прочтёт Гомера. А кто знает, пусть не судит воюющих сурово, потому что они — лишь игральные кости в божьих руках.

   — А, вот и ты, племянник, — увидев Платона, сказал Алкивиад. — Ты к нашему общему отцу? — спросил он и, не дожидаясь ответа, указал рукой в сторону колодца: — Он там, Ксантиппа послала его за водой. Ох, не любит она меня, — засмеялся Алкивиад. — Считает, что я совращаю её муженька, таскаю за собой по пирушкам и по гетерам. Смешная женщина — ревнует старика. Я ей говорю: «Всё, уезжаю, Ксантиппа. На войну. Может быть, не вернусь, погибну». А она всё бранится, всё ворчит, говорит, что меня, такого распутника, ни война, ни зараза не возьмут. А я, знаешь, и рад: неплохой прогноз. Как ты думаешь, Платон?

   — Желаю тебе вернуться живым и невредимым. Ведь впереди — небывалый триумф. Ждём тебя с победой!

   — Не знаю, — вздохнул Алкивиад. — Я видел сон, который Тимандра истолковала как плохой, и теперь печалится. Мне снилось, будто она наряжала меня как перед похоронами.

   — Ты возьмёшь Тимандру с собой? — спросил Платон, чтобы проверить, забьётся ли беспокойно сердце, когда он произнесёт это имя. Да, оно встрепенулось и быстро застучало в груди.

   — Конечно, — ответил Алкивиад. — Я отвезу её на Самос. В Афинах погода переменчива, и как бы кому-нибудь не пришло в голову досадить мне, обидев Тимандру.

   — А сон, что видел?

   — Он забудется, — улыбаясь, ответил Алкивиад.