Плата за жизнь

— Наехали «КамАЗом», в девять двадцать утра. Дешевый наемник, который сейчас вряд ли жив. А почему? Это мы поймем, когда ты расскажешь, что конкретно ты сказал Ирине вчера вечером.

— Вы уверены, Лев Иванович?

— Обязательно.

— Еще до нашей первой встречи один человек рассказывал мне о вас.

— Кто, если не секрет?

— Пожилой человек, сейчас пенсионер, когда-то вы работали под его началом. Он просил меня не называть его имени. Он говорил о вас только в превосходной степени. Что вы за всю его долгую службу в органах ну самый-самый, просто нет слов. Я хотел сделать передачу об этом человеке, он отказался, утверждая, что говорить стоит только о Леве Гурове.

Гуров рассмеялся. Он давно понял, Турин встречался с Константином Константиновичем Турилиным, генералом на пенсии, с которым Гуров проработал более десяти лет. А уж когда услышал, что инкогнито называет полковника Гурова Левой, не выдержал:

— Хорошо, будем живы, мы с тобой сделаем передачу об этом человеке. Теперь рассказывай. Повторяю, что детство кончилось, а разбойники остались.

Журналист рассказывал, сыщик слушал.

— Я недоговаривал, больше намекал, в конце сообразил, что женщина просто не понимает меня. Я сорвался и, похваляясь, закончил, что никогда против президента не пойду, а господа на мне далеко не уедут. А если и уедут, то совсем не в ту сторону, в которую рассчитывают.

— Ты большой молодец, — произнес Гуров таким тоном, что знающий полковника человек мгновенно бы понял издевку и презрение, но журналист принял похвалу за чистую монету и скромно потупился.

— Может, и не стоило так прямолинейно…

— Чего теперь воду толочь? Уж коли ты решил довериться женщине, так и кандидатуру, и тон выбрал правильные. Теперь мы имеем то, что имеем.

— Вы хотите сказать, что из-за этих слов… Гуров жестом прервал журналиста, спросил:

— Ты родом откуда? Москвич?

— Москвич, — растерянно ответил Турин.

— А родители?

— Я вас не понимаю… Родители родились в глубинке, сейчас живут и работают в Москве.

— Кто-нибудь из близкой родни вне Москвы сейчас проживает?

— Пока вы не объясните цель ваших вопросов…

— Обязательно. — Гуров сжал руку журналиста так сильно, что парень вздрогнул. — Тебе следует из Москвы срочно убраться, и я ищу легенду. К примеру, серьезно заболела бабушка, которая живет в дальней глухомани.

— Раз убили Ирину, могут убить и меня?

— Не могут. Должны. Они не рассчитывали, что я так быстро доберусь до тебя. Им очень нужна телезвезда.

— Я никуда не уеду, и не будем об этом. Мои коллеги сейчас работают в Грозном, а я сбегу из Москвы, потому что трус, недоумок, болтун?

Гуров посмотрел вокруг.

— Насколько я понимаю, нас еще не засекли. Но завтра с утра ты будешь уже под наблюдением. То ли они тебя сразу, то ли захотят еще раз поговорить, неизвестно… Ты живешь один?

— С женой. Мы, правда, еще не зарегистрировались…

— Прекрасно. У тебя острый приступ радикулита, обмотайся платком, сиди дома. Жена пусть не выходит из квартиры, пригласи друга, найди объяснение. Звони начальству, снимайся с эфира. В квартире все время должны быть люди. Никто не захочет сейчас лезть в квартиру, устраивать бойню.

В восемнадцать Гуров вошел в свой кабинет. Дверь отпер Крячко, сказал:

— Парень оставил рапорт и отправился к зубному врачу.

Гуров прочитал рапорт Ермакова. Борис Галей третьи сутки дома не появляется, ему никто не звонил, к младшему заходят соседи да выпивохи из округи.

— У нас барахлил телефон, я вызвал мастера, он исправил шнур, сказал, мы можем жить спокойно, — Крячко взглянул вопросительно.

— Докладывай. — Гуров махнул рукой. — Все едино, не можем же мы из сортира не вылезать.

— Встреча прошла нормально. Парень держался уверенно, сказал, что знает меня. На твой вопрос ответил с юмором, мол, стреляет отвратительно, а в человека и с пяти метров не попадет. В конце разговора, который продолжался около пяти минут, сказал, что в ихней казарме солдаты крайне недовольны жизнью, посылают все начальство по известным адресам, чуть ли не половина личного состава взяла бюллетени. Что у тебя?

— Позвони Петру, узнай, примет нас или ждать? Крячко просьба явно не понравилась, он взглянул на друга неприязненно. Однако пододвинул аппарат, соединился с начальством.

— Господин генерал, господин полковник Гуров спрашивает разрешение зайти. — Крячко выслушал ответ, подмигнул Гурову, который видеть товарища не мог, так как тупо смотрел в окно. — Вы, как всегда, правы, господин генерал, только ни в цирк, ни на эстраду в условиях нынешней конкуренции меня не возьмут. Я, конечно, передам, только боюсь, они нас не услышат. Нет, телесно они приветствуют, но разум их отбыл. Понял. — Крячко положил трубку. — Ведено прибыть минут через двадцать.

— Станислав, тебе не надоело паясничать?

— Надоело, только ежели я это дело брошу, вскоре устроюсь в дурдом. У меня же нет таких нервов, как у некоторых.

— У них тоже плохо, Станислав. Я утром на секунду вожжи бросил, Петр тут же объявил, что мной недоволен.

— Так и сказал? — Крячко дернул щекой, как это случается у нервнобольных. — В первое чаепитие я ему генеральскую морду набью.