Пласидо Доминго. Мои первые сорок лет

Она считала меня несобранным, не очень-то серьезным парнем, а история моей ранней неудачной женитьбы, характеризовавшая меня отнюдь не с лучшей стороны, поддерживала в ней это мнение. Я тогда проводил уйму времени с другой девушкой — Кристиной, эстрадной певичкой. Как и большинство юношей моего возраста, я очень любил общество девушек, но увлекался многими, меняя своих подруг: сегодня назначал свидание одной, завтра — другой... До Кристины, например, я дружил с танцовщицей, которая участвовала в постановке «Веселой вдовы».

Чтобы как можно реже разлучаться с Кристиной, я аккомпанировал ей на фортепиано в барах и на прослушиваниях. Она оказалась неглупой девушкой и частенько говорила мне: «Пласидо, я не думаю, что принесу пользу твоей карьере, ты проводишь со мной слишком много времени. Тебе надо бы побольше работать над серьезной музыкой». А однажды добавила: «Знаешь, для тебя хорошей партией стала бы такая девушка, как Марта Орнелас. Она тебе очень подошла бы». «Что? Ты в своем уме? — отвечал я.— Она мне совершенно не нравится, да и я ее нисколько не интересую».

Это была правда. Марта привлекала меня не более, чем я ее. В те дни она казалась мне слишком уж сложной девицей, а тот факт, что она приезжала в консерваторию на «меркурии» с автоматической коробкой передач, только подкреплял мое представление о ней. Позже я узнал, что Марта водила этот автомобиль, помогая своему отцу, который частично потерял зрение; но тогда еще я был не в курсе ее дел. В консерватории педагогом Марты по вокалу был австриец Эрнест Рёмер, который в подборе репертуара для учеников отдавал предпочтение Рихарду Штраусу, песням Шуберта, Шумана, Вольфа и Брамса. Это также поддерживало во мне представление о Марте как об особе возвышенной и чрезвычайно утонченной, ведь сам я был полностью погружен во французский и итальянский оперный репертуар, не говоря уже о сарсуэле и музыкальной комедии.

Историю наших отношений нельзя назвать «любовью с первого взгляда», но то, что происходило с нами, когда мы медленно, постепенно начинали нравиться друг другу, возможно, еще более походит на чудо. Это было не только прекрасно, но и поразительно неожиданно — ни один из нас не мог и представить, что с ним случится нечто подобное.

В первый раз Марта подумала, что я, может быть, и не такой уж потерянный человек, когда ей довелось присутствовать на репетиции «Травиаты» в Национальной опере. Звездами постановки были Анна Моффо и Ди Стефано, а я пел Гастона. Мы тогда работали над сценой карточной игры. Некоторые исполнители второстепенных ролей отсутствовали, и я автоматически пропевал их партии. На Марту это произвело впечатление, она увидела, что я дитя театра и делаю такие вещи совершенно естественно, а вовсе не для того, чтобы пустить пыль в глаза.

В другой раз она услышала меня в первом дуэте тенора и баритона из оперы «Сила судьбы» в одной из телевизионных программ и сказала мне потом, что ей очень пришлась по душе моя музыкальность. Мы стали видеться чаще, когда приступили к работе в одной постановке Академии оперы. Там ставилась «Последняя мечта», работа мексиканского композитора Васкеса. Произведение это было сомнительного качества, оно подозрительно напоминало раннюю оперу Пуччини «Виллисы». Я играл роль героя, которого звали Энрике, а Марта — Аирам Суламил. Отметив, как хорошо она поет свою партию, я сказал ей, что ее следовало бы называть «Суладиесмил» («mil» в испанском значит «тысяча», а «diez mil»—«десять тысяч»). То был первый из множества комплиментов, которые она услышала от меня.

Так как наши отношения с Мартой значили для меня все больше, дружба с Кристиной начала постепенно затухать, что было знамением судьбы. Однажды вечером мы с Мартой отправились потанцевать в популярный ночной клуб «Хакарандас». Он располагался в увеселительном районе города неподалеку от отеля, где один мой приятель подрабатывал пением. Выйдя из машины, мы шли к «Хакарандасу» как раз мимо фасада этого отеля. И в этот момент Марта споткнулась и упала. Не знаю почему, но это произвело на меня сильное впечатление. Я никак не мог отделаться от него. И тем же вечером предложил Марте стать моей подругой. Она дала свое согласие под звуки мелодии Эрнесто Лекуоны «Сибоней», которую играл танцевальный оркестр.

Тринадцать с половиной месяцев, которые прошли между тем вечером 15 июня 1961 года (как раз через месяц после моего дебюта в ведущей теноровой партии) и нашей свадьбой, были самым прекрасным периодом моей жизни. Мы с Мартой, находя множество всевозможных способов, ухитрялись встречаться каждый день. В те дни Мексика была помешана на американском телевизионном сериале «Перри Мейсон». Марту и меня это очень устраивало: наши родители сидели у телеэкрана, поглощенные фильмом, а мы могли вдоволь наговориться. Я обычно звонил из телефонной будки, стоявшей перед ее домом, и, беседуя, мы видели друг друга, хоть и на расстоянии. Слава богу, за двадцатицентовую монету можно было болтать хоть целый час.