Пламя зимы

Я положил его на стол, столкнув подносы с остатками еды и чашами с вином, – многие из чаш были опрокинуты раньше, когда пировавшие оставили свою трапезу. Своим ножом я разрезал одежду племянника графа Алана на куски, решив, что незачем портить свою и был зол так как моя блуза выпачкалась в крови. Я обвязал его голову и руку, крикнув прислуживающему мальчишке, который съежился в углу, чтобы сбегал за хирургом или, если его не найдут то за цирюльником: необходимо было зашить раны.

Потом вошел охранник и я велел ему присмотреть за молодым человеком, а сам поскакал в крепость сообщить королю о случившемся. Не будь ранен графский племянник я не счел бы это дело достаточно важным, чтобы волновать короля. Но меня опередили. Лорд Хервей собственной персоной уже рассказал об оскорблении и ранении, которые причинили его слугам люди епископа. Стефан успокоил его, пообещав не оставить без внимания и оскорбление, и ущерб несмотря на то, что этот проступок совершили люди высшего официального лица в стране. Король выглядел сердитым, но что-то в его голосе шокировало меня; под гневом было нечто вроде удовлетворения, которое говорило мне, что Стефан нашел повод лишить Солсбери его власти.

Полагаю, я сделал какое-то движение, и, возможно, Стефан не очень обеспокоенный бесконечной жалобой лорда Хервея, отвел от него взгляд, потому что вскочил со своего кресла с криком:

– Бруно! Ты весь в крови! Ты ранен?

– Нет, милорд, – заверил я его, – вовсе нет, но я видел драку и взял людей, чтобы прекратить ее. Сейчас все тихо, но ранен племянник графа Алана. Это его кровь вы видите, милорд.

– Я сейчас же пошлю к нему моего хирурга. – Стефан жестом подозвал пажа и велел ему привести хирурга, затем снова обернулся ко мне: – Ты подождешь и распорядишься им, Бруно? Во всяком случае, тебе необходимо будет вернуться к себе на квартиру и переменить одежду.

– Да, милорд. – Мне больше нечего было сказать, но я знал, что меня отсылают, чтобы моя окровавленная одежда не вызывала вопросов у тех, кто не слышал протестов лорда Хервея, или кто был бы слишком рад, что его людей поколотили, сожалея лишь, что досталось не ему самому.

Эта мысль была забавной, но то, что последовало за ней, вовсе нет. Вызвали Солсбери, предъявили жалобу и потребовали возмещения. Епископ сначала сказал, что его люди были не совсем виноваты; они промокли и были напуганы страшной грозой предыдущей ночью и просто искали жилье в зале графа Алана, где, как они знали, было много свободного места. Три человека, к которым они обратились с вопросом, не только отказали, но и побили их и они, естественно, позвали на помощь. Командир группы графа Алана энергично протестовал, признавая, что в жилье действительно было отказано, но что это люди епископа Солсбери в бешенстве первыми нанесли удар, крича, что Солсбери гораздо более важный человек, чем граф Алан, и что они выгонят всех людей графа Алана и самого Алана тоже и заберут жилье для себя.

Солсбери отказывался принять эту версию, но признал, что долгом церкви и его слуг было сохранить мир даже при таких условиях. По этой причине он желал бы принести извинение за дурное поведение своих людей, после чего король потребовал от него и его племянника сдачи всех их крепостей и должностей. Думаю, епископ не очень удивился такому требованию, но сделал вид, что оскорблен и глубоко потрясен им, и выразил протест, ибо наказание было слишком сурово за столь малый проступок, к тому же совершенный не им. Он не спорил, только попросил день или два подумать, но уже через несколько часов был арестован на своей квартире в крепости, а его племянник Александр Линкольнский схвачен на своей квартире в городе.

Эти аресты были мне отвратительны, потому что они нарушали права и обычаи, которые предписывали, что любому человеку, пришедшему на суд, должно быть позволено отбыть с миром. Тем не менее я способен был понять их необходимость. Король Генрих был достаточно силен, чтобы выйти к тому, кто бросал ему вызов и позднее наказать его; право Стефана было еще слишком неопределенно и он не мог позволить уйти людям с такой властью. Мне также не понравилась жестокость, с которой король заставил епископов отдать ему свои крепости, моря их голодом и угрожая повесить епископа Линкольнского, но их страдания были недолгими, а многие пострадали бы больше и даже погибли, если бы король отпустил епископов и воевал бы с ними. Вероятно, это был грех наложить руки на помазанников Божьих, но это предохранило от большого кровопролития как людей епископа, так и наших.