Пламя, или Посещение одиннадцатое

Кто в джинсах, кто в шортах – те же джинсы, только с обрезанными штанинами, у одной по колено, у другой выше. В кедах, полукедах. На всех мужские рубашки, в клетку, разного окраса; навыпуск. К лицу девчонкам мужские рубашки, к фигуре ли, давно заметил, ещё в школе. Ну, понятно. Наоборот – нелепо. Если, конечно, не театр. Не маскарад. И не забавы ради. Даже противно – если не театр. Один такой у нас на факультете, с кафедры искусств, расхаживает, как глухарь на брачном току, вызывающе, в красном шарфе чуть не до полу. Да, с глухарём-то зря сравнил, ориентированным верно. Так, лишь по виду. Тени наводит вокруг глаз. Краси-и-ивый. До тошноты. Илья пластинками меняется с ним. Был бы, говорит, человек хороший, всё остальное ерунда. Смешно. Любить человека со всеми его немощами и извращениями – моё предназначение, старичок, релятивизм – моя методология, мол. Ладно. Люби ты кого угодно, полового извращенца, людоеда добродушного, только мне любовь к ним не навязывай. Смеётся. А пластинки-то, говорит, берёшь, переписываешь. Ну, соглашаюсь, беру, переписываю. Так будь последовательным, дескать. Постараюсь. Илья продвинутый. Я – «из тайги». Ещё есть одно у него для меня прозвище – «дремучий». Пусть их, думаю, всех на свой лад не переделаешь. И надо ли? И меня, чалдона упёртого, переиначить – пуд соли надо съесть, себя-то знаю. Плохо это или не плохо – не об этом.

Два курса закончили. Здесь – чертёжницами. Практиковались сначала в крепости, у Анатолия Николаевича Черепичникова. Нужды в них там не осталось – всё, что требовалось, зачертили, да и экспедиция их, слышал, скоро будет сворачиваться. Теперь у нас, на городище. Мы тут до сентября. Полным составом. А малым – и половину сентября прихватим. Из года в год, так вот сложилось.

На что выменял их начальник нашей экспедиции, мой руководитель, Александр Евгеньевич Калинин, который «не от мира сего», полноправный представитель железного века, не знаю. Догадываюсь, конечно. Быть не от мира сего не значит, что в этом мире ты отказался абсолютно от всего. Не на портвейн и не на пиво, на что-то, думаю, дороже. Не на кого-то, это точно. Все наши остались на месте, в крепость не перебрались. В гости туда, конечно, ходим. Они – к нам. Соседи. А если очень захотелось вдруг и есть что выпить, то, без зоркого ока начальства, на нейтральной полосе, за крепостной стеной, с видом на Волхов. Романтично. До трепета.

Варяги тут когда-то так же вот, наверное, располагались, ни от кого, конечно, не таясь. Кто им указ, сами себе начальство были. Ну, и славяне. И остальные, кто обитал тогда на этой территории. Бражничали. Вволю.

Раскопали мы, вернее я, без чьей-то помощи, по молчаливому согласию Александра Евгеньевича, в отчёты это не вошло, рядом с основным раскопом, – всё и гадали, что же это за курганчики таинственные, соблазнительные, без каменной обкладки кольцевой, руки у меня давно на них чесались, день потратил, чтобы вскрыть их, – две древние мусорные, как оказалось, кучи, одна к другой почти впритык, по два метра в диаметре, по метру в высоту, состоящие сплошь из жаберных крышек. Огромных. Осетровых. Я про закуску. Не нуждались. Ни славяне, ни варяги. Это у нас – конфетка, пряник, хлебная корочка или, удача сказочная, плавленый сырок; когда совсем нет ничего, рукав куртки, не голышом же ходим, или свитера всегда в наличии – занюхал. На крышки жаберные облизнуться лишь. Даже у нас не видел я таких больших. Хочу с собой одну-две прихватить, чтобы в Ялани показать, на слово могут не поверить. Там думают, что крупные осетры живут только в Ислени, и ты попробуй их в другом уверить, без этих веских доказательств – не получится, все ж как Фома они – им бы «пошшупать», пальцем своим поковырять. И крышки вряд ли убедят… чалдонов. Попытаюсь. Две внушительнее отобрал, лежат пока под спальником, на раскладушке.

Какими ж были сами осетры? Ганоиды. Сетями их ловили, неводом, или зимой – из ям багрили, цепляли «кошками» ли? Хожу вот, думаю. Ого. Такого вытащить… «Не хватит нервов».

Не на блесну, конечно. На живца. На дно его, живца-пескарика, отправив с грузом. А то и лакомство – вьюна или миногу. Схватит, проглотит – не утерпит.

Уже тащу…

Представил только, ноги затряслись; сердце захолонуло – якорь-тройник бы не сломался, леска не порвалась бы, выдержала. Страсть такая.

Моя беда – мои фантазии, и до инфаркта доведут. Пульс участился даже, чувствую. Больной. Лечиться надо. Мне, конечно, – не кому-то.

Азартный я. Как Парамоша.

Голос отца как будто слышу: «Зарный ты, парень, неуёмный».

Мама молчит. Поглядывает на меня с улыбкой грустной.

Что уж. Сами такого народили. Не просился.

Если уж рассуждать на эту тему, то мой азарт жить не мешает никому, разве что мне, я с этим разберусь.

Живут и с худшими пороками. Да и порок ли?..