Пламя грядущего

На Востоке лежит целая империя, которую нужно завоевать, друзья мои. Папа Урбан II осознал это еще в 1095 году. Разве не сказал он в Клермоне: «Следуйте вперед за Гробом Господним, отнимите землю у проклятых безбожников и сделайте ее своей. Та страна, текущая млеком и медом, изобильна богатствами превыше всех остальных, как если бы была она раем обетованным». Да, я слышу, как вы причмокиваете губами. Глупцами были те, кто потерпел там поражение. Нет, не смотрите с таким изумлением: именно глупцами, как Людовик Французский, позволивший вовлечь себя в поход на Дамаск. То было совершенно бессмысленное предприятие. Или Балдуин, который заключал перемирия так же быстро, как и нарушал их, или Ги де Лузиньян, допустивший, чтобы его заманили в ловушку в скалах Хаттина[117], – Господь Всемилостивый! Вообразите, какая глупость: быть отрезанным от источников воды и попасть в окружение на голых скалах! Одному Богу известно, зачем он отправился туда. Неудивительно, что, когда сарацины захватили его рыцарей, они все лежали распростертыми на земле; ни один не был ранен, все они просто обессилели. Что еще можно было ожидать от таких болванов: естественно, они потеряли все, что было завоевано в Первом крестовом походе…

Его лицо пылало; взгляд широко открытых глаз устремился куда-то в даль, лишь одному ему ведомую. Оскаленные зубы так и сверкали в бороде.

– Я овладею этой империей, – сказал он. – И я удержу ее. Больше нет места переговорам с сарацинами. Я не буду заключать с ними соглашений. Я их уничтожу. Но для этого мне нужны деньги. Я готов продать что угодно, только бы получить их. Я готов выслушать любые разумные предложения. Открыт доступ ко всему: плодородные земли, королевские привилегии, земли королевского домена, льготы – что пожелаете, если у вас есть деньги. Господь свидетель, я бы продал Лондон, если бы смог найти покупателя.

Когда он закончил речь, раздались довольно громкие аплодисменты, а вслед за тем в зале поднялся гул возбужденных разговоров, пока гофмейстер не ударил несколько раз об пол своим жезлом и не восстановил тишину.

– Есть ли еще вопросы, прежде чем я продолжу и перейду к обсуждению некоторых частностей? – спросил Ричард.

Архиепископ Кентерберийский был столь же румяным и дородным, насколько архиепископ Руанский – бледным и костлявым. Он сказал:

– Милорд, до меня дошли воистину тревожные слухи, будто вы намерены использовать определенное оружие, оружие настолько ужасное, что я с трудом заставил себя упомянуть о нем.

– Вы имеете в виду арбалеты? – спокойно уточнил Ричард.

Архиепископ опустил уголки рта, выражая свое неодобрение.

– Точно. Арбалеты. Я слышал, поговаривали, будто вы собираетесь купить несколько тысяч таких приспособлений. Я был бы признателен, если бы вы подтвердили, что слух неверен.

– Слух неверен, – ответил Ричард. Архиепископ опустился на место, спрятав руки в рукавах сутаны.

– Я не собираюсь покупать несколько тысяч арбалетов, – продолжал Ричард. – Я намерен нанять несколько тысяч арбалетчиков, или стрелков из самострелов, в основном из Генуи. Говорят, они самые лучшие. Вероятно, они присоединятся ко мне на Сицилии или в Акре.

Лицо архиепископа стало густо-багрового цвета, так что один из монахов в ужасе ринулся вперед, готовый подхватить своего господина, если тот рухнет, сраженный ударом.

– Милорд! – задыхаясь, воскликнул он. – Сэр! Я возражаю! Оружие, о котором вы говорите, предано анафеме[118]. Ваше высокопреосвященство, лорд Руанский! Милорд Трирский! Мы беседовали с вами об этом деле. Я взываю к вам.

Архиепископ Руанский неуверенно промолвил:

– Все так, как он говорит, сэр. Хотя никто не может поспорить с фактом, что для успешного ведения войны использование определенных орудий, так сказать, приспособлений, exnecessitaterei[119], тем не менее существуют некоторые противозаконные механизмы, действие которых настолько ужасно, настолько бесчеловечно и пагубно, что… короче…

– Короче, – прогремел архиепископ Кентерберийский, вновь обретая дар речи, – церковь Господа нашего Иисуса Христа, исполненная милосердия и любви к созданиям Божьим, не склонна поддаться на уговоры и позволить употребление такого оружия, на том стоим. Я напоминаю вам, милорд, что пятьдесят лет назад Второй латранский собор запретил христианам использовать ручную баллисту. И я бы добавил, что меня охватывает ужас при мысли, что в войске Христовом пилигримы начнут применять это адское орудие.

– Апокалипсис, – тихо прошептал дряхлый архиепископ Трирский. – Конец света. Ибо сказано, что механизмы будут посылать стрелы не длиннее человеческой руки на расстояние в пятьсот пейсов с такой сокрушительной силой, которой ничто и никто не сможет противостоять.

Ричард заговорил самым приятным и убедительным тоном, на какой только был способен: