Пламя грядущего

«Леди Мод, я глубоко сожалею, что мне выпало сообщить вам такое известие, но ваш дорогой супруг и мой возлюбленный друг был убит недавно в день Св. Матфея. Он часто говорил о вас, и последнее, что он сказал мне, были слова, проникнутые любовью к вам и родившемуся ребенку. Он погиб, защищая свою честь, как подобает истинному и доблестному рыцарю, и все восхваляют его мужество. Сам король препоручил его Господу и послал вам с этим письмом подарок от себя лично – отрез шелка и золотой кубок. Я не в силах сказать вам более, ибо совершенно сражен горем, но тот, кто доставит вам письмо, поведает вам обо всем, что вы пожелаете узнать. Знайте, что Артур с достоинством переносил все тяготы этой войны, сражаясь всегда впереди, заставив восхищаться своими подвигами всех рыцарей и баронов. Я глубоко скорблю оттого, что остался один. Вам хорошо известно, как сильно я любил его. Я препоручаю вас милости Божьей и прошу вас молиться обо мне».

И когда он подписал и запечатал письмо, слезы вновь полились ему на грудь, и он подумал: «Где бы я ни был, я всюду приношу с собой смерть. Сначала Понс, потом Хью, теперь Артур. Мне было бы лучше тоже умереть».

Письмо было передано вместе с мечом и доспехами Артура, а также всеми прочими его вещами на попечение одного из королевских вестников, который отправлялся в Англию с официальными документами. Дени оставил только палатку, одеяла и коня Артура. Когда увезли все остальное, он узнал, что такое настоящее одиночество. Тогда впервые он до конца понял, что действительно никогда снова не увидит Артура: его застенчивую улыбку, мягкие манеры, близоруко щурившиеся глаза. Все ушло, исчезло безвозвратно; все было кончено навсегда. То, что они, возможно, встретятся в раю, было плохим утешением.

На следующее утро за ним послал Ричард, и когда они остались наедине, он сказал:

– Полагаю, тебе следует знать, что я послал герольда в Акру, чтобы он попытался разыскать Джона Фитц-Мориса. Но я боюсь, что он уже сбежал в Тир, где Конрад Монферратский, возможно, предоставит ему убежище наперекор мне. Если я когда-либо поймаю его – а однажды я это сделаю, – я повешу его за убийство твоего друга Хастинджа.

Дени не сумел придумать достойного ответа. Однако про себя он спросил: «Вы удержали меня подле себя в ту ночь, чтобы знать наверняка, что Артура некому будет защитить?»

Ричард бросил на него проницательный взгляд. Словно отвечая на мысли Дени, он сказал:

– Я догадываюсь: ты уверен, что все случившееся – моих рук дело. Это не так. Как раз в тот вечер я предостерегал Фитц-Мориса, чтобы он не смел продолжать ссору. Я был разгневан, да, но я собирался уладить дело с Хастинджем по-своему.

– Я знаю, милорд, – глухо сказал Дени.

Ричард поднялся с места и сжал обе руки Дени.

– Мой милый мальчик, – сказал он, придав наибольшую убедительность своему голосу, – я искренне сочувствую тебе. Но ты должен перестать так скорбеть о нем. Представь, что он пал в бою. Мы все ежедневно подвергаем риску свою жизнь. Считай, что такая судьба может постичь каждого из нас. Я хочу, чтобы ты воспрял духом. Прошу тебя, попытайся ради меня.

– Да, милорд, – промолвил Дени.

– Милорд?

– Да, Ричард.

– Блондел.

– Да, Блондел.

Ричард вздохнул.

– Очень хорошо. Теперь ты можешь идти.

Дени вышел. Но когда он оказался за пределами дома, внезапно на него накатил приступ тошноты. Он был полон отвращения к королю, но еще большее отвращение он чувствовал к самому себе. Он привалился к стене и вытер влажный лоб, с трудом превозмогая рвоту.

«Я убью его, – угрюмо подумал он. – Именно так. Я убью его, а потом себя. Надо со всем этим покончить. Рано или поздно».

И эта мысль засела у него в голове, превратившись в некую ценность, наподобие навозной мухи, замурованной в куске янтаря.

Несколько дней спустя король пригласил около дюжины человек на соколиную охоту, и Дени получил приказ присоединиться к свите. Они не надели доспехов, но вооружились копьями и мечами, чтобы потешиться на поле брани, если ненароком столкнутся с каким-нибудь шальным отрядом турок.