Пламя Атлантиды

Лаэртия ждала. Снисходительно. Может, в глубине души забавляясь происходящим и испытывая на прочность того, кто осмелился играть с ней на равных, но готовая в любой момент дать отпор и пресечь недопустимое поведение. А что именно считалось критерием недопустимости, решать только ей в этот момент. Правила меняются довольно быстро.

Легкое, словно взмах крыла бабочки, торжество промелькнуло в бездонных омутах глаз королевы, когда Савичев непроизвольно сглотнул образовавшийся комок в горле. Пальцы слегка дрожали, а разум грозился окончательно уйти в тень, но Дмитрий, поддавшись чарам этой великолепной женщины, нежно накрыл ее щеку ладонью. Кажется, изначально он намеревался сделать это грубее, не сдерживая повадок хищника, но остановился в последний момент. Оскорблять величие царицы плотской страстью сейчас казалось кощунством.

Огромный зал с мечущимися по стенам бликами от огня дрогнул, словно растворяясь в пространстве, когда Савичев ощутил близость Лаэртии. Свежий, словно морской бриз и одновременно сладкий, как астропеус, аромат ее кожи, ее ровное дыхание — неправдоподобно ровное, не совпадающее с биением сердца, которое также было взволновано всем происходящим, как и его собственное. Дмитрий ощутил это шестым чувством еще до того, как прикоснулся к бархатной смуглой коже, провел, не отдавая себе отчета в том, что именно делает, вниз, коснувшись ее подбородка.

Почему матриарх, при упоминании имени которой дрожали даже смельчаки, сейчас простила ему подобное своеволие? Любопытство? Ответная жажда плотского желания? Может, терпеливо ждала, когда мужчина оступится, чтобы одним движением руки подписать ему жестокий приговор за нарушение незыблемых законов? Или просто смелые и уверенные в себе «самцы», как их презрительно именовали в этой империи, были столь редкими гостями во дворце?..

Эта мысль вспыхнула и погасла в сознании Савичева. Коралловые губы Лаэртии слегка приоткрылись, словно поощряя дальнейшие действия отчаянного смельчака. Но когда Дмитрий, не отдавая себе отчета в том, что именно делает, зажал ее лицо, напоминающее сердечко, в тиски своих ладоней, матриарх одной улыбкой и тенью, вновь промелькнувшей в голубых глазах, удержала мужчину от опрометчивого шага.

— Неужто в прекрасной далекой земле, где рождаются сильные духом и разумом, меры масла летят так стремительно, что ваши достойные мужи спешат любить и действовать, словно их жизни в любой момент прервутся градом летящих стрел? И неужели страх смерти или иной неизбежности столь силен, что может помешать вам вкушать плоды Криспиды с неспешным наслаждением?

В ее голубых омутах кошачьих глаз плясали блики огня и веселья. Если ранее термин «любить словами» в понимании Савичева был аналогом макаронных изделий, то наедине с Лаэртией обретал совершенно иной смысл. Эта женщина могла бы поставить на колени целые города и даже цивилизации одной лишь чарующей силой своего голоса и сладостью нежных речей. Мужчина даже не сознал в тот момент, что позволил матриарх перехватить власть, взять себя за руку и грациозным кивком головы заставить его послушно опуститься на софу, обитую золотым шелком. Что принял из рук самой красивой женщины из всех, что ему приходилось прежде видеть, кубок с напитком, который стремительно пригубил и не подумал, что там может быть яд или что-то наподобие древней «виагры». На его счастье, там оказался всего лишь кофе, пусть и щедро приправленный вином.

— Люди моей страны привыкли не терять времени.

Савичев не понял, почему произнес именно эти слова. Он их не продумывал, казалось, внутренний голос произнес их за него. Решив, что королеве, как и любой женщине, будут приятны изысканные комплименты, улыбнулся, не разрывая при этом зрительного контакта:

— Особенно наедине со столь прекрасной женщиной.

Лаэр слегка покачала головой, не считая нужным скрывать улыбку:

— Всегда речи чужеземцев так похожи, разнится лишь речь и язык их земли. Это волнение или нечто другое?

Черт, эта женщина умела отдавать хорошо завуалированные приказы, даже поддерживая светскую беседу или тонкий флирт. Сейчас она приказала ему отвечать искренне и не раздумывая. Савичев поймет это лишь утром, с первыми лучами солнца.

— Это желание обладать столь совершенной красотой и вкусить ее недоступную сладость.

Скоро он поймет также и то, что за подобную смелость и дерзость его могли в ту же ночь распять на дыбе на центральной площади столицы и наглядно пояснить значение фразы «обладать красотой». Что особое расположение Лаэр сейчас было продиктовано любопытством, плотским интересом и особой корыстью относительно тех предметов, что были при нем обнаружены. Уважение? Нет, ему придется его заслужить, минуя ряд препятствий и проявляя чудеса гибкости и изобретательности.