Пламя

«Перелом наступил, — сказал он, — когда меня попросили написать для местной прессы статьи, в которых бы утверждалось, что безработные организовались в движение совершенно спонтанно, а не под влиянием коммунистов… Когда я воспротивился, мне ответили, что ложь, даже близким друзьям, вовсе не является таковой, если к ней прибегли во имя Революции… Последовал долгий и ожесточенный спор, в ходе которого они утверждали, что Революция, так или иначе, оправдывает любые средства… В итоге я заявил, что не стану делать эту работу, и если они убедят кого-то другого сделать ее, опубликую правду».

Ту же мысль мы находим в «Открытии глаз»: «Если кто-то отвергает товарищей, то не потому, что они стремятся к мировой революции, — все-таки в сегодняшнем мире надежду может дать лишь революция, болезненные социальные перемены. Но какой именно революции жаждут товарищи, и за счет каких средств хотят ее добиться?»

Вскоре после возвращения в Англию Стэплдон встретился в Лондоне со своим давним другом Э. В. Рью, который описывает эту встречу в таких словах: «Он добился цели своих размышлений, смирился с реальностью, и к приятию добавилось понимание. Была какая-то безмятежность в его поведении, что теперь, когда его нет с нами, я вспоминаю с отрадой».

Агнес Стэплдон теперь сожалеет о том, что позволила этим эпизодам остаться в предисловии к книге, но в то время она даже и не подозревала, что посмертный интерес к ее мужу достигнет своей нынешней интенсивности. «Это чрезвычайно просто и чрезвычайно конечно, — говорит она. — Надеюсь, Олаф сейчас действительно столь безмятежен в своих мыслях, сколь он показался таковым Рью — но если он и был безмятежен, то я не думаю, что именно потому, что «к приятию добавилось понимание». Напротив, я полагаю, что он смирился с реальностью, начав готовиться к отказу от борьбы в целях ее, этой реальности, осмысления, и соглашаясь принять ее безусловно, какой бы она ни оказалась. Правда ли, что он отказался от коммунизма и социализма? Он никогда не был членом коммунистической партии, но продолжал восхищаться кое-какими принципами коммунистической философии точно так же, как продолжал и ненавидеть некоторые позиции и поступки членов партии. Он никогда не отрекался от социалистического идеала, в который включал все лучшее, что есть в коммунизме, но в равной мере и открыто критиковал социалистическую партию. Он был слишком скромным человеком для того, чтобы полагать, что он имеет право судить кого-либо или даже себя самого. Но я полагаю, его «восприятие» было непредубежденным — и потому безмятежным и мирным».

Вольфганг Брюк последний раз виделся со Стэплдоном в Лондоне примерно за три недели до его смерти. Брюк тогда работал в Лондоне и присоединился к Олафу, Агнес и Мэри, решившим перекусить в польском ресторанчике, располагавшемся рядом с вокзалом Виктория. Они чудесно провели вечер и расстались на Тоттенхэм-Корт-роуд. Стэплдон почти не ел мяса. Ему нравились овощи, которыми он в основном и питался. Во время той последней встречи, как помнится Брюку, Стэплдон выглядел чрезвычайно бодрым и не выказывал ни малейших признаков затрудненного дыхания, которое иногда является упреждающим индикатором циркуляторных проблем.

5 сентября 1950 года Стэплдон рубил дрова. Он чувствовал себя более уставшим, чем обычно, и Агнес убедила его прилечь отдохнуть на кушетку в кабинете. Сама она днем отправилась в Хесуолл — проведать сына.

6 сентября компанию супругам за ужином составила мать Агнес, гостившая у них в то время. Ввиду отсутствия аппетита Олаф практически ничего не ел. После трапезы он понес поднос с тарелками в кухню. Едва он поставил поднос на буфет, как потерял сознание и упал навзничь, ударившись головой о пол. Он умер прежде, чем родные успели ему хоть чем-то помочь. Причиной смерти, как было позднее установлено, стала закупорка коронарной артерии. Образовался сгусток крови, что и привело к роковому приступу.

На следующий день Брюк получил телеграмму от Джона, в которой сообщалось о трагедии. Агнес внешне оставалась спокойной, но два дня спустя, когда Брюк навестил ее, наконец дала волю чувствам и расплакалась, вспомнив старую пословицу австралийских аборигенов: «Если вечером поднялась сильная буря, значит кому-то предстоит умереть». Она очень тяжело перенесла смерть мужа, и прошло немало лет, прежде чем время облегчило боль утраты.

Прах Уильяма Олафа Стэплдона был развеян над клифами Калди, рядом с Саймонз-Филд.