Пламя

Тони рассмеялась и взяла комнату. Она чувствовала, как дух приключений, крадучись, проникает в ее жилки. Есть люди, для которых вернуться назад все равно, что разворачивать саван мертвеца: в каждом связанном с воспоминаниями месте тени выходят им навстречу, самый запах кустов сирени несет для них с собой всю тяжесть пролитых слез. Для других вернуться – значит забыть.

Тони, которая в течение долгих лет была уверена, что она не забудет никогда, вернулась и почувствовала, что слабым следам прошлого, которое ютилось в ее сердце, нет места в ее действительной жизни, даже в той жизни, которой она когда-то жила здесь, в этом самом месте, и которой она живет теперь снова.

Она закурила папиросу, подошла к окну и взглянула вниз. С правой стороны виднелась вилла; далеко в стороне на маленьком холме, почти скрытом за кипарисами, было кладбище. Тони стояла и пристально смотрела на трепещущий свет и раскаленную землю.

Восемнадцать и двадцать восемь, – а в промежутке один раз почти голодная смерть. Смутные воспоминания теснились в ее мозгу, и маленький призрак, который недолгое время сопутствовал ей в дороге, появился снова и неотступно смотрел на нее.

«Там, в розовой вилле, ты нашла свое небо, деревья в саду слышали его слова, цветы видели его поцелуи. Темнота скрывала тебя, но они все же видели. Он каждый день спускался вниз с небольшого холма и оттуда, обернувшись, приветствовал тебя рукой. Ты взглядом следила за ним, пока он не скрывался».

Тони отошла от окна, позвонила и заказала коляску.

Она надела длинные перчатки и взяла зонтик, хотя на всех колясках имелись полосатые тенты.

– К церкви! – сказала она кучеру. Он кивнул и погнал лошадь.

Было страшно жарко, воздух казался неподвижным, тяжелое жужжание пчел было похоже на непрерывный шум далекого моря. Дорога к кладбищу шла по высокому и узкому проходу, в котором лежала глубокая тень.

Проход не изменился. Тони видела его перед собой таким же, как и в последний раз, темным, бедным, нависшим. На этот раз солнце проникло через гущи кипарисов, облило полосками пылающего золота темные ветви и набросило изумрудную сетку на их листву.

Лошадь резко остановилась.

– Вот оно, – сказал кучер, указывая кнутом на калитку.

Тони вышла и медленно направилась к маленькой железной калитке. Она была открыта. Тони пошла к асфальтовой дорожке с безобразными кирпичными краями по обеим сторонам. Почти на каждой могиле были венки в стеклянных коробках или из раскрашенной проволоки, обвитые лиловыми и белыми лентами. Она прошла к отдаленному концу кладбища. Там росла магнолия с ветвями, белыми в своем цветении, и ковром цветов под ней. Могила Роберта была вся, как под снегом.

Тони опустилась возле нее на колени.

Ей казалось когда-то, что опуститься на колени у могилы Роберта было чем-то невозможным для нее, что тяжесть воспоминаний была бы слишком велика. И она с легким удивлением почувствовала, что ее сердце совершенно пусто и свободно от волнения.

– Роберт, – сказала она вслух, – любовь моей юности, я была верна тебе.

Горячий свет солнца падал на магнолию, и она непрерывной волной изливала свое благоухание. Цветок упал на руку Тони. Стоя на коленях, она смотрела на него. То, чем она была когда-то, казалось, стало понемногу возвращаться к ней, ее прежнее существо, которое так умело радоваться, любить, скорбеть и жить.

– Роберт, ты ведь хотел бы, чтобы я была счастлива? – Вопрос этот, казалось, заключал в себе и ответ. – Прощай, мой дорогой, – сказала она нежно-нежно и, поднявшись, вышла снова на солнечный свет и направилась обратно по дорожке.

Все мы верим, что не забудем никогда, плачем при мысли о возможности забвенья и поносим его, но жизнь, действуя на наши души, оказывается более милосердной, чем мы себе представляли, и дает каждому из нас новую жизнь – еще раз возможность счастья.

– Теперь я свободна, – сказала Тони сама себе, все еще не веря, и посмотрела вокруг. Она вышла из маленького прохода, и ей казалось, что теперь свет широко простирается перед ней.

– Боже милостивый, – сказала она с дрожью в голосе, – как хорошо все на свете!

Она не думала ни о Жане, ни о Роберте, ни о ком: она просто ощутила, наконец, благословенное чувство мира и свободы.

Дома, в гостинице, ее ждало спешное письмо. Она вскрыла его.

«Вы не сказали мне, какие письма я могу писать. Поэтому я пишу, как чувствую. Нет, не смотрите на меня с презрением, изгнание имеет свои привилегии. Я – здесь, вы – там, мир между нами, и все же я очень близок к вам. Я представляю себе вас в белом платье, в белых туфельках, с вашими «маленькими ножками, такими обожаемыми и достойными обожания!» (я думаю, Туанетта, вы знаете нашего Локка?). Я не верю, что между нами будет что-нибудь неладно. Сегодня я купил кольцо, которое вы видели у ла Фаля, то единственное, про которое вы сказали, что могли бы жить без пищи, лишь бы смотреть на него! Оно – ваше, если вы хотите. Оно лежит сейчас передо мною, похищенный уголок рая, все алое и голубое и темно-сиреневое. Один месяц, Тони! Правда? Когда я услышу о вас!

Любящий вас Жан».