Пламенеющий воздух

— Ты, Трифон? — Вглядываясь в темень, человек в капюшоне сделал два-три шага назад. — А я думал, ты с овцами продолжаешь забавляться.

— Овцы — не моих рук дело.

— Врешь, Триша, врешь…

— А ты бы, Олег, у самого хозяина спросил. Говорят, налетчики метку свою ему оставили. И потребовали от него не романовскую, а какую-то другую породу на ферме завести! И меткой той — новых овец клеймить…

— Зачем же клеймить их?

— Мне почем знать? Знаю одно: шел бы ты, Пенкрашка, отсюда подобру-поздорову. Мешаешь только.

— Это ты мешаешь! Из-за тебя все! Ты, Трифон, с Главным экспериментом, как ворюга, обошелся! Ты у нас его своим неприсутствием украл!

— Нет, это вы с Колей! Хотели с Куроцапа денежки побыстрей снять. Шоу с пылающими аэростатами показать ему хотели. Удивить и поразить думали. Ну и кой-чего недоучли, лопушата.

— Ты не можешь!.. Ты на станции не был! Устранился!

— Мне Ниточка несколько слов черкнула… И я не устранился, я — думал!

— Ниточки нет. Умерла она. Что-то с рукой у нее страшное, говорят, случилось…

— Ошибаешься, жива Ниточка. Тима-Тимофей сейчас у нее. Он, кстати, никакой не Саввин сын. Но это уже не имеет значения.

— Это почему еще — не имеет?

— Скоро узнаешь.

— Ну я пойду, гляну, что там и как… Заодно кассету, с членкоровской фигней, которую он тут для тебя наговорил, выкину.

— Так тебе Косован звонил? Чего ж ты раньше молчал! Давай, враг, кассету!

Трифон двинулся к Пенкрату, тот развернулся, сделал несколько нетвердых шагов, выхватил из кармана небольшой сверток и швырнул его в направлении борозды.

Балансируя на краю чертовой ямы, Пенкрат вдруг зашатался, попытался сделать шаг назад, обо что-то споткнулся…

— Стой, остолопина! Там — космическая радиация! Эфир! Бездна!

Как бронзовый, вдруг оказавшийся ненужным вождь, выкинув правую руку в сторону и вверх, грянулся вниз Пенкрашка…

И, подобно грязевому вулкану — такой вулкан Трифон видел совсем недавно на Тамани, — борозда омертвения втянула в себя зама по науке.

Пытаясь всосать и растворить Пенкрашку в своей вязкой жиже, не продуваемой воздухом, не проницаемой взглядом, борозда грубо чмокнула…

Но тут же и вытолкнула тело назад.

Олег Антонович никуда не пропал, на струйки и дымки не расслоился. Правда, капюшон с его головы сбился набок, а дыхание на время пресеклось…

Борозда омертвения не приняла Пенкрата.

— Говно не тонет, — спокойно подытожил Трифон и полез в карман за мобилкой вызывать «скорую».

Мобилка близ борозды не работала.

— Позже позвоню, — решил Трифон и двинул туда, куда давно и собирался: на старую мельницу.

Анчутка и глюк

Мельница эта чертова, мельница старая, лишь недавно после столетнего перерыва запущенная, от смерчей не пострадала. Но крыльями вертела словно бы через силу. Зато рядом с ней бойко молотила воздух мельница новенькая, голландская, Трифоном несколько дней назад — уже после катастрофы — восстановленная.

Чертовой эту столетнюю на речке Рыкуше мельницу, на взгляд Трифона, прозвали зря. Никаких чертей на ней отродясь не бывало, а сидел безвылазно шестидесятилетний «отрок прежних лет» — так он сам себя называл — длиннобородый Порошков. Порошков был ученым без степени и званий и поэтому ходил фертом.

— Не нужны никому ваши звания, — говорил он редким собеседникам, фигуряя и выдрючиваясь и при этом сминая узкую кощееву бороду в кулак, а потом опять распуская ее. — Звания, они только гордость ярят и в сторону от науки уводят. Какое у Парацельса было звание? Ясное дело — никакого. А у доктора Пирогова? Ась?..

Трифона ученый без степени встретил неласково.

— Что, Усыня? Теперь, наконец, усек кое-что? После встряски-то?

— Кое-что усек…

— А раз усек — так и вали отсюда, не мешай работать. А то совсем с мельницы сбегу, если будешь вмешиваться. Ты вон каких стружек у себя настрогал! Хочешь и мне тут все дело испортить?

— Дела портить не буду, а два слова скажу. Я для тебя, Порошок, кое-что новенькое припас.

Хотя рядом никого и не было, Трифон наклонился прямо к Порошкову и, вытягивая губы трубочкой, забормотал ему что-то в ухо.

Звук крупорушки, звук мельничной толчеи витал над головами ученых. От работы этой толчеи, или, как еще ее называют, водяной ступы, мельницу слегка пошатывало. При этом чувствовалось: вся мельница, ее приборы и механизмы работают хоть и с натугой, но исправно, безостановочно.

Трифону давно хотелось пошуровать, повозиться внутри мельницы: окинуть взглядом приборы, проверить механику, пятое, десятое… Но, приходя к мельнице еженедельно, внутрь он почему-то не входил, все осматривал снаружи, оставлял на пороге рюкзак с едой для Порошкова — и давай бог ноги!

Никому, даже Столбову, никаких подробностей про две работающие в тесной увязке мельницы — новую и старую — он не сообщал: Порошков лишней болтовни не любил и по головке бы за нее не погладил.

Выслушав Трифоново бормотанье, Порошков отскочил от него как ужаленный, а потом завизжал на всю мельницу как порося:

— Сдохни, Усыня! Никуда с тобой не пойду! Здесь дел по горло, а ты со своими проблемашками лезешь…