Пламенеющий воздух

Как только он опустил свой тощий и, как поговаривали, тоже синеватый задок на стул, к нему за столик подсели двое.

— Слышь, Кобылятьев… Тут такая тема нарисовалась. Ты в Романов не езди. Поворачивай оглобли.

— А это почему еще? — Раньше никаких бандюков Рогволденок в «Стукаче» не видал и счел их появление досадной случайностью.

— Говорят, не езди, значит, не езди. Сегодня не езди и вообще не езди… Серьезные люди твоим клиентом заинтересовались.

— А бабло? Я же огроменные бабки за встречу отвалил!

— Про бабло не наше дело решать. Может, и вернут часть. А может, и нет. Поехали с нами, там скажут.

— Никуда я… Ник…

Игрушечные ножки и точеные ручки Рогволденка резво мелькнули в воздухе. Как шахматную, с невысоким, но крепким хохолком, черную фигурку, сбили его с доски, сунули в холщовый мешок, возможно как раз для фигур, скинутых с доски, и предназначенный.

Мешок один из собеседников Кобылятьева сразу взвалил на спину, потом понял, что с этим поторопился, и пару раз грохнул мешком о стол.

После такого гроханья мигом стихший Рогволденок с горизонта общественного и горизонта литературного на время исчез.

Два часа прокашляв в машине, негр знатного рода вошел в трактир, хотя Рогволденок еще ранним утром ему это строго-настрого и воспретил. Гиви сперва не хотели пускать, но потом он с кем-то имеющим вес по мобилке побалакал — пустили.

Подождав окончания кавказских церемоний и сообщений про свободную Грузию, бармен, терший стаканы светлой тряпочкой, сказал:

— Слышь… Ты своего недомерка тут не ищи. Нечего ему тут делать. Запрещено его теперь сюда пускать. И сам вали отсюда. А если стукнешь в полицию, то велено тебе передать… — Бармен полез в карман, достал бумажку и прочел по складам: — «Мы на тебя, Гиви, стукнем про то, как ты жопой своей прыщавой московских мальцов подманиваешь». А за такое, сам знаешь…

Седеющий, но еще бодрый негр, негодуя на вздорность законов, из «Стукачевского» нехотя убрался. Трущий стаканы ему сильно понравился. Однако начинать любовные игры в незнакомом трактире было опасно.

На ходу Гиви в раздражении приговаривал: «Пири товарище Сталине било Главное управление лагерей? Било. Там за дело люди пропадали? За дело. А теперь Главупра — нет. Сталина нет. Люди за свои же бабки пропадают. А тогда, что лючче? Главупр, дорогой Гиви, Главупр…».

Больше о Рогволденке в тот день не справлялся никто. Жена его отдыхала от слез и обмороков. Гиви работал над первой частью давно замысленной биографии Михаила Саакашвили из серии «Жизнь продвинутых фигур» (ЖПФ). Ну а Савва Лукич о каком-то там Кобылятьеве и думать забыл…

Меж тем Рогволденок, с которым серьезные ребята поговорили, но поговорили, как ему показалось, неосновательно, — на собственный страх и риск все-таки двинул в Романов.

Правда, на следующий день и уже на поезде.

— Медом, что ли, тебе там намазали? — спрашивал он сам себя по дороге. Но в точности ответить на вопрос не мог.

Впрочем, пробыл в Романове Рогволд Арнольдович недолго. Потому как охранники Саввы сразу его признали и предупредили куда серьезней, чем бандюки из «Маршала Стукачевского».

Рогволденок попытался узнать про намерения Саввы через давнюю свою знакомую Лелю Ховалину, но от этого расклад только ухудшился: Леля приехала к Рогволденку в «Буй Тур» и прямо на пороге гостиницы зачем-то надавала ему по морде.

— Просто так, — говорила она позже портье и одному случайному знакомому, ставшему свидетелем этой учено-писательской разборки, — просто взгляд его мне сегодня не особо понравился.

Однако, несмотря на мордобой, в номер к Рогволденку Леля поднялась, чтобы буквально через час-другой заштатную гостиницу — не идущую ни в какое сравнение с отелем «Князь Роман» — навсегда покинуть.

Весть о краткой встрече «мастистого» писателя и красавицы Ховалиной распространилась по городу Романову быстро, но из-за полной неясности — куда бы эту новость приткнуть — вскоре угасла…

Поэтому на следующее утро некоторые из романовцев уже без всякого интереса созерцали, как Рогволденок садится в обшарпанную легковушку, как, не выступив даже в самом отдаленном библиоклубе, не поговорив о своих писательских достижениях на местном телевидении или хотя б на Волжском цементном заводе, этот поработитель талантов и одновременно свиная вша, так и не допущенная к душе и телу Саввы Куроцапа, город Романов не солоно хлебавши покидает.

Было, правда, одним из романовских летописцев отмечено: «мастистому» вслед летели не «чмоки-чмоки», не «приезжайте к нам в конце каждого квартала» или «приезжайте к нам всегда»! Летело даже не «какой вы оказывается, душка», — в обертках хрустящих оваций, подобных наскоро сминаемым пачкам жаренного московского картофеля!

А летела грубо сведенная всего к двум строкам песня заволжских геев, недовольных отсутствием интимных писательско-читательских встреч:

Нас на бабу променял —
Сам наутро бабой стал!

Храм рубят — щепки летят!

Савве Лукичу был показан наследник: исподтишка, негласно.