Пламенеющий воздух

Трактир «Стукачевский» плыл и стучал, стучал и плыл.

Волнообразное движение неоновой вывески и легкий перестук, из трактира доносившийся, скорей пугали, чем приманивали редких прохожих и случайных посетителей. Да их здесь и не было почти, случайных! А для посетителей постоянных стук и волны имели тайное, сладостное, но до поры скрываемое от всех значение…

Название трактира в последние годы несколько раз менялось.

Сперва именовался он загадочно и гордо: «Маршал Стукачевский». Потом проще и человечней — «Михаил Стукачевский». Чуть позже совсем уж простецки — «Михал Сергеич Стукачов». И наконец, резко и без длиннот: «Стукачевский».

Однако в последние дни — дни размышлений о путях демоса и кратоса в России — было вновь подновлено и очищено от гнили старое забойное: «Михаил Стукачов».

Правда, пока такая вывеска над трактиром не красовалась. Ждали чьей-то команды. Но это ожидание никак не влияло на работу заведения: с 10 вечера и до 10 утра — в таком режиме продолжал развлекать, кормить и поить посетителей славный трактир.

Наружной отделкой «Стукачевского» особо не занимались. Едва заметно выпирал он деревянными ребрами из ряда домов на одной из подмосковных окраин, неназойливо освещая кусок ярославской дороги, отбрасывая слабый отсвет на подходы к станции Тайнинской и на таджикский невольничий рынок, — видно, не желая конкурировать с набором красок и блеском ума придорожных реклам и растяжек.

Но зато, попав внутрь, посетители прямо-таки физически ощущали всю необычность трактира, ощущали погружение в волны бытия и выныривание из них.

Умельцам из Турции удалось сымитировать скольжение по волнам жизни и утопание в них — лихо, круто: трактир слегка подрагивал, слышались сладкое урчание и легкий плеск. Ну а дробный стук, тот вообще никогда не прекращался — во всех углах заведения на мшистых натуральных стволах, сидели крупнотелые механические дятлы.

Дятлы долбили без отдыха. Именно они своим стуком создавали в заведении плодотворную барабанную тревогу и особую, почти военную, обстановку бдительности, так привлекавшую некоторых посетителей…

Из-за стука дятлов и «утопания» в волнах те, кого приглашали в трактир впервые, слегка обалдевали. Но потом без этого перестука, без ныряния и песен: «По волнам, по морям, нынче здесь — завтра там», «За тех, кого любит волна», «На острый камень напоролся „Коста Браво“», «Ты стучи, мое сердце, стучи» — обойтись уже не могли.

Кроме песен почтение внушали и косо процарапанные на стенах надписи, вроде такой: «Стук и слив, слив и стук. Это главное в жизни, друг!»

Надписи, выполненные в стиле тюремной графики, должны были по-особому, по-камерному очерчивать ритмическое пространство заведения.

Но не дятлы!

Не дятлы, не надписи тюремного типа и даже не скольжение по волнам жизни составляли главную ценность трактира. Главными были необычные склонности его посетителей.

А собирались в «Стукачевском» люди тертые, люди знатные!

Здесь были настучавшие на своих родственников и получившие в награду за решительность и мужество громадное наследство. Были — вовремя сообщившие о происках одних силовых органов в другие силовые органы и за это снискавшие весомую похвалу третьих. Попадались устроители подпольных игровых залов, ставившие себе целью эти залы продать федеральным или муниципальным чиновникам, а потом чиновников этих — резко, с потрохами, сдать.

Бывали в «Стукачевском» шустрые наушники и дохловатые сексоты, изредка приплывали в роскошных «Бентли» «сливные бачки», которым за «слив» (из-за статуса неприкосновенности) по закону ничего не полагалось, наезжали звонкие рупора общественности, на всех четырех приползали сочинители мелких газетных напраслин.

Но самой мощной и в то же время остро-нежной прелюдией к завтрашней жизни звучали голоса новых российских сикофантов.

Собака, разгрызающая лиловую смокву, из которой брызжет густая и тоже лилово-алая смоквенная кровь — была их символом.

Символ этот в виде живописного полотна висел над входом в отдельный зал трактира.

Новые сикофанты гордились истоками.

Истоки были действительно серьезными, были древними и на 50 % греческими. Именно в Элладе времен Сократа и Критона во время одной из тяжких голодух измученные греческие жители стали срывать и поедать священные фиги, или смоквы. На срывающих стали доносить, получая за это приличную мзду. Мздоимцев прозвали сикофантами, то есть фигодоносителями («сикос» — фига, «фантос» — доношу).

Сутяги, клинические кверулянты и профессиональные ябедники — валили в трактир валом. От этого иногда казалось: наветы, наушничества и угрозы вздорных кляуз — летают глухими ночами над Тайнинкой, как сдуваемые ветром с крыш и срываемые охапками с деревьев осенние листья!

Этот коричнево-желтый сор грозил долететь до самой Москвы! Ведь никто не грозил новым сикофантам — как в той Древней Греции — смертной казнью. Наоборот! Они чувствовали себя фигурами общественно значимыми, деятельность свою считали освежающей, мысли — очистительными…