Плач серого неба

– Лишь то, что я не предам паству. Давным-давно мне казалось, что между Хаосом и одушевленными и впрямь можно проложить мост. Что достаточно лишь понять суть Бесформенного, и немедленно все заживут припеваючи, а Раскол скоренько растворится в истории. Только я ошибался. И из-за этой ошибки могли погибнуть одушевленные – не всегда телом, но всегда душой. Даже не знаю, хочется ли мне чего-то меньше, чем повторить подобное. Пожалуй, нет. И я навсегда усвоил одну очень важную истину. Хаос сам по себе – безмозглый сгусток абсолютной материи. У него нет мыслей, чувств, переживаний – ничего. И сам по себе он не несет ни вреда, ни пользы – как не несет ее, скажем, кусок железной руды. По-настоящему страшен тот, кто превращает Хаос в идею. Случился бы Раскол, не начни Кенжас Безумный проповедовать служение Хаосу? Никогда. Никому в здравом уме не должно поклоняться материи. Но если за дело берется кто-то, наделенный душой, – вот тут начинается настоящий кошмар. Погубить душу может только другая душа, и я не хочу ей становиться.

Отец Жосар замолкает и смотрит альву прямо в глаза. Тот словно застывает на несколько мгновений, а потом вдруг с силой бьет кулаком о ладонь. Лучина на столе ярко вспыхивает.

– Вот удивительно, – ночной гость делает паузу и шевелит губами, будто пережевывает несущественные мысли, – огонь – самая близкая к Хаосу стихия. Он изменчив и непостоянен сильнее, чем даже воздух, но не зависит от других элементов. Он поглощает все и сплавляет воедино. Маги огня – самые интересные собеседники. От них не знаешь, чего ожидать. Но поди ж ты, вы все равно проходите огонь в университетах и лепите его на Круг. Вы знаете, отче, что у вас задатки сильного огненного мага? Нет? А я вот знаю. Вижу так же ясно, как это упрямое выражение на вашем лице. Я чувствую в вас огонь. Почему же вы не желаете выпустить его? Дать свободу?

– Потому что ваша свобода – не свобода вовсе, – отворачивается отец Жосар. – Какая-то помесь анархии и гордыни. Что она может? Уничтожать память о целых народах? Убивать души? Бросьте. Я не пойду за вами просто потому, что Творец со мной, и повернуться к Нему спиной – значит предать и самого себя, и весь этот мир.

– Ах вот как? – Голос старика превращается в змеиное шипение, – свобода вам, значит, не нужна? Ну что ж. Я предложу ее другим. Посмотрим, что выберут они! Вам, правда, будет уже все равно!

– Знаете, – совсем опечаливается священник, – мне вас очень жаль. Ведь даже вы могли бы спастись…

– Пытаетесь уцелеть? Жалкая попытка.

– Уцелеть? Что вы… В жизни я немало всего натворил. Столько плохого осталось за душой, что мне вы, в некотором роде, окажете даже услугу – поможете искупить хотя бы часть прегрешений. Конечно, мне жаль прихожан – все-таки, столько неокрепших душ только начали путь к вере. Но если выбирать между ядом для них и мечом для себя – вы ведь понимаете, что они мне дороже. Надеюсь, в Царстве Порядка мне удастся вымолить у Творца…

– Заткнись, – злобно орет альв, сотрясаясь лицом и судорожно сжимая кулаки. – А ведь ты победил, – скрипит он, едва сдерживая крик, – я не могу оставить тебя в живых, но не хочу собственной рукой отправлять к Порядку. Только как говорит мой господин, лучше мелкая жертва сейчас, но крупная победа потом…

– Вот поэтому твоему господину никогда не победить. Творец всегда с нами, в Нем – наша сила и наша крепость, а вы – дети Хаоса, и вы слабее. Вам никогда не победить нас, как Хаосу не победить истинный Свет, – священник кротко улыбается, но старик в припадке безобразной ярости наотмашь бьет его по лицу.

– Да замолчишь ты наконец?! Сиах! Убей его! Сейчас же!

И в полумраке пролегает серебристый разрез. Воздух стонет от боли, и его дрожь почти гасит лучину. Молчит оторопевшая темнота, лишь глухой влажный стук нарушает тишину.

И сразу раздается громкий дерзкий смех. Легкий порыв ветра раздувает огонек лучины, и видно, что смеется второй невысокий гость. Длинный склонился над обезглавленным телом и тщательно вытирает длинный узкий клинок о рясу.

– А ты чего скалишься? – мрачно спрашивает старик.

– Да над шуткой же вашей, – голос сначала звучит глухо, но мгновение спустя из-под сорванного капюшона выскальзывает улыбающаяся физиономия молодого альва, – переходи, мол, к нам…

– Я не шутил. Праведник на нашей стороне был бы куда ценнее лакея вроде тебя. Ладно. Ты, – холеный палец с длинным наманикюренным ногтем указывает на оскорбленно примолкшего шутника, – приберись.

– Слушаюсь, – злобно бурчит юноша, – труп-то куда? На помойку?

– Нет. Положи на лед, пригодится для первых опытов. А вот голову… Не знаю, сожги, утопи – сделай что-нибудь, только чтобы я больше не видел эту ухмылку. Потом отправляйся в город, разузнай, что да как. А ты, – обращается он к высокому молчуну, – найди у него в кармане ключи, да пройдись по залам, убери всякий мусор, – и по щелчку его пальцев иконы на полках дружно вспыхивают. – Ничего, – бормочет старик себе под нос, – сезон в разгаре, пара недель у нас есть. Должны успеть.

ГЛАВА 6,