Плач серого неба

— Ты, негодный мальчишка, совсем стыд потерял! Одушевленных убиваешь? Полицию подкупаешь? Ну погляди-ка ты, какие мы взрослые и самостоятельные! Стыдоба, молодой человек, стыд и позор. Ремня давно не пробовал? И смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю! Не смей отворачиваться!

Разве не так говорят настоящие отцы? Те, в подвале, никогда ничего подобного не произносили. Только и знали, что скулить от боли или просить пощады. А эти речи, словно кирпичи в руках умелого строителя, ложатся ровно на свои места.

Он… давно ждал этих слов?!

С тоскливым воплем разум низвергается в пропасть.

— Ну же, молодой человек, пора, наконец, повзрослеть. Смотри, ты же такой большой, а все играешь в какие-то дурацкие игрушки. И с кем ты водишься? С такими же шалопаями, как сам?

Голова клонится к груди под грузом вины. Щеки пылают от стыда. Ну и дел он натворил. Ох, влетит ему теперь, ох и влетит…

А ну-ка, прекратить! Этот седой — не отец и не может им быть! Он альв! А ты — человек! Уже душа ходит ходуном, но тело все еще недвижимо — как старик заговорил, все, что ниже шеи, куда-то исчезло. Глазам-то видно: вон грудь, вон живот, а вон и руки-ноги. Да только беда — он, кажется, забыл, как всем этим пользоваться.

— Ты же знаешь, как я не люблю тебя наказывать. Ты способный мальчишка, умный, прилежный. Симпатичный. Девчонки, наверное, стадами бегают. Зачем ты так со мной поступаешь? Зачем вынуждаешь идти на крайности? Ты ж подумай: убил человека! Здесь, в собственном доме! И главное за что?

Я думал, что это ты, отец… Нет! Не сметь! Не отец!

А мыслей почему-то остается все меньше.

— …Ножом! Безобразие. Запереть бы тебя в той же каморке до самого вечера. Вот и подумал бы над поступком, да поискал потерянный стыд. Авось где-то там завалялся?

…Если это не папа, то почему, почему он так говорит?

Взгляд ловит каждое движение. Руки альва словно живут своей жизнью; они не останавливаются ни на момент. Миг — и его палец, прервав одно движение, перетекает в другое — наставительно тычется Астану в лицо.

— Ты и твоя шантрапа — отвратительные маленькие бандиты. Возите и без того испачканный мир в грязи. Сосунки, королями себя мните? Да что у вас есть, кроме гонора? Но куда там, нас не трожь, мы такие грозные, что сами себя временами боимся. Пфе!

Снова кровь приливает к щекам. А ведь седой прав, мысль о том, что все вокруг неправильно, уже появлялась. Впервые в жизни осознав себя, он понял, что живет в канализации среди отбросов, нищих и крыс. То, что он не умер во младенчестве от какой-нибудь заразы, которой в сточных трубах копилось больше даже, чем дерьма, было просто чудом. А путь наверх? Это ли не волшебство? То, что он, вечно голодный оборванец, сейчас отдает приказы куче мальчишек и девчонок и живет в собственном теплом доме… Тогда, давным-давно, он поставил перед собой четкую цель — чтобы Вимсберг не пожрал Мух, Мухи должны владеть Вимсбергом. В городе, где правят сильные, они станут сильнее всех. И с того самого момента, как его маленькая шайка впервые собралась у южной стены, все их помыслы и устремления служили только этой идее. Они здорово преуспели.

Правда, до этого он почти ничего не помнит. Почему-то память тщательно бережет секреты.

Пытаешься вернуться — перед глазами моментально возникает знакомая мутная картинка. Воспоминания? Отбросы воображения? Не разберешь, сплошные пятна.

Но у каждого пятна есть свое настроение и свой запах.

Например, большое светлое и мягкое пятно — всегда теплое и пахнет едой. Весь день перетекает с места на место где-то рядом, звучит, и от его звуков становится уютно и спокойно. Иногда он кричит, и пятно подплывает, обволакивает, утоляет голод и прогоняет страхи.

А если напрячься, то вспомнится и второе пятно. Хотя в его появлении он всегда винил, как раз, фантазию. Второе пятно тоже было светлым, очень светлым…

— Я, между прочим, добра тебе желаю. Наказание — оно не для того, чтобы мне было хорошо, а тебе плохо. Тебе, сын, должно знать, что такое дисциплина. Или ты поймешь это сам, или никогда — слышишь, никогда, — не вырастешь. Ясно? Или нет?

…да, очень светлым. Как лицо и волосы этого незнакомца… Или, все-таки, отца?..

— Ма-ало я тебя порол, ох, ма-ало… Так, сынок. С сегодняшнего дня начинаем жить по-новому… Станешь у меня человеком.

…Альв. Человек. Альв. Человек… Тот, в ком он уже почти видит отца, постоянно переходит с места на место. Шум в висках становится громче, давит изнутри. Белая фигура плывет и перетекает из формы в форму. Как глина. А ведь это и есть глина. Протяни руку — и вылепишь что угодно. Что захочешь, то из податливой приречной грязи и получится. Хочешь — чужак, а хочешь — свой. Озарение, словно вспышка: альв? Протяни руку, станет человеком. Отцом.

— Станешь человеком… Стань. Человеком.

— Что?

— Хочу, чтобы ты был человеком. Отцом.

— Я и есть…

Разочарование.

— Нет…

— Что?

Боль бьется в виски.

— Нет…

— Да ты, никак, отцу перечишь?!

Говорить трудно.

— Ты… мне… не отец.

— Что-о-о?

— Не отец… Мразь… Я почти поверил… Я хотел… Я верил… Протяни руку — и станет отец. Как из глины.

Слезы.