Плач серого неба

…Мелкими затяжками я набивал горло едким дымом и смотрел вдаль, бездумно скользя взглядом по застывшим волнам утреннего тумана. Крыши Морской столицы щербатой акульей челюстью уходили к побережью. Прожигая белесое покрывало, они, одна за другой, выплескивали из труб густой дым разгоравшихся каминов и чадивших спросонья печей. Сизое марево, с которым не всегда справлялся и проливной дождь, не глядя расправилось с нежными хлопьями рассветной дымки и привычно растеклось по улицам.

Просыпаясь, оставшийся без ночи город всеми силами противился подступавшему утру, но тщетно — легкое розовое сияние на горизонте уверенно превращалось в дневной свет. Вскоре оборону держала лишь труба сталеплавильного завода. В отчаянном порыве вернуть небу блаженную темноту, она изрыгнула клуб черной мглы, но его разодрали в клочья порывы налетевшего с океана ветра.

Я старательно повозил останками сигареты в деревянной пепельнице и, дрожа от холода, вернулся в комнату. Пока я спал, вделанные в стену крючья обросли вешалками, на одной из которых висел неброский, но добротный с виду коричневый костюм, а на второй — мои плащ и шляпа, чистые до неузнаваемости.

Старый добрый плащ, верно служивший мне в горе и в радости, украшала крупная, хотя и удачно подобранная заплата. Я горестно поцокал языком, оценив трагедию — вещь была безнадежно испорчена, но о покупке нового в ближайшее время думать не приходилось. Когда по звонку прибежал слуга, я уже был полностью готов и нетерпеливо вертел в руках шляпу.

— Хозяин не вернулся?

— Никак нет. — Заспанный лакей поставил на столик крохотную чашку укрытого паром кофе. — А вы, мастер, никак уходить собрались?

— Точно. И знаешь, что? Дуй-ка ты, милейший, за извозчиком.

Хидейк вернется лишь к обеду, Карл обещал освободиться не раньше вечера. Мне оставалось сидеть и чахнуть от тоски в роскошном и очень скучном особняке альва, или воспользоваться случаем и получить ответы на пару пусть и не главных, но от того не менее острых вопросов.

— Куда прикажете? — слуга безропотно развернулся к двери.

— К Университету! Эй, стой! — паренек, едва начав разгон, резко остановился. Вот это выучка… — Погоди. Как хозяин вернется, передай, чтоб не волновался — я скоро буду. А сам вот что — когда я уеду, сгоняй в Актерский переулок, найди кабак «Выеденное яйцо», спроси там цвергольда Карла Райнхольма. Запомнишь?

— От чего ж не запомнить, — пожал плечами слуга, — памятью Творец не обидел. Карл Райнхольм, кабак «Выеденное яйцо», Актерский переулок. Что сказать?

— Скажи, что я буду не раньше… Хотя знаешь, что? — я решил не рисковать. — Передай ему записку. Не найдешь самого карлика — отдай кабатчику Андерсу… Кривому. Пусть он передаст. Запомнишь?

— Говорю же — памятью не обижен. — Парень внезапно поскучнел и задумался, почесывая подбородок. Ну что ж, его правда — следить за благополучием гостя — одно, а бегать для него по городу — совсем другое.

— Держи, — я протянул пару медяков, — чтоб не зря бегал.

Слуга изогнулся, перемешав поклон с разбегом, и рванулся было к двери, но я цапнул его за шиворот.

— Да стой ты, торопыга. Записку забыл.

Верный блокнот стал на страницу тоньше, и слуга, наконец, умчался прочь, унося в кармане простое, но понятное послание: «Иду по следу. Если не приду вечером — жди дольше. Брокк.»

Взъерошенное спросонья небо ворочалось наверху, выставляя в просвет между крышами то косматую тучу, то случайную улыбку солнечного луча. Я прижимался лбом к оконному стеклу и, позволив взгляду свободно гулять по чужим балконам, мечтал, чтобы поездка длилась как можно дольше. Что бы там ни говорила озабоченная благополучием подопечных Карина, мысль о падком на Тронутых подростков профессоре вызывала лишь омерзение, и я представления не имел, как начать разговор с отвратительным мне заранее субъектом.

Спокойная тишина Восточного простенка мало-помалу наливалась шумом толпы — повозка приближалась к проспекту Надежды. Сверкнул, слепя, солнечный луч, запутавшийся прутьях балконной решетки. Пока я отчаянно моргал, рокот булыжников под колесами сменился ровным шорохом брусчатки. Ресницы быстро справились со слезами, за которыми вовсю мельтешила уличная жизнь. Рабочее утро было в самом разгаре, но горожане, торопясь урвать кусочек радости от редкого солнечного дня, находили множество причин выйти на улицу. Четыре девчонки-ткачихи, оживленно болтая, чересчур внимательно смотрели на просвет новый кусок тонкого белого сукна. Городовой в коричневом мундире привалился к газетному киоску и блаженно жмурился под козырьком фуражки. Его пальцы, которым в кои-то веки было тепло и сухо, лениво перебирали красные кисти на эфесе сабли. Даже студенты, что прятались в тени раскидистого каштана и раз за разом пускали по кругу бутыль с чем-то мутным, разрывались между страхом разоблачения и желанием в полной мере насладиться неожиданным даром природы.