Плач палача

Алевтина Михайловна вздохнула – что она вбила себе в голову? Какая она актриса? Никогда не замечала за дочерью тяги к лицедейству. Хотя все, за что она бралась с интересом, давалось ей легко. Научилась ведь шить, да еще как. Последнее время часто давала дельные советы. Алевтина Михайловна даже подумала, что ей бы модельером стать. Новая профессия, пока не особенно популярная, но всему свое время. Нина была бы одной из лучших в этом. Но шитье она называла своим хобби, что тут поделаешь.

– Когда-нибудь я буду давать интервью и очень удивлю своих поклонников тем, что умею шить. К тому же платье, которое на мне будет в этот момент, обязательно докажет, что я делаю это отлично, как все, за что берусь! – Алевтина Михайловна смотрела на фотографию, и в памяти всплывали обрывки ее разговоров с дочерью. И чем больше она вспоминала, тем очевиднее становилось, что между ними растет пропасть. Все мысли и мечты Нины были так далеки от того, о чем мечтала ее мать. Ей оставалось ждать, наблюдать и молить Бога, чтобы уберег ее дитя от непоправимых ошибок. Они будут, как ни старайся, но чтоб не такие, которые всю жизнь перевернут.

Алевтина Михайловна вздохнула, поцеловала фотографию Нины и легла спать. Она хотела поскорее уснуть, чтобы настало долгожданное «завтра» – в воскресенье Нина обещала звонить. Они так договорились – по средам и воскресеньям. Почему-то в прошлую среду Нина не позвонила, но Алевтина Михайловна успокаивала себя: у нее слишком напряженное время. Может, не получилось вырваться на почту, мало ли что у нее там за график. Пока волноваться нет повода. А вот в воскресенье она точно найдет время, наверняка…

Володька играл любимую песню Нины – музыка лилась с тонких струн, которые легко перебирали его почти такие же тонкие пальцы. Пацаны собрались на одной из последних вечеринок у костра – скоро пришлют по почте уведомление, что необходимо явиться в военкомат с вещами. Это будет означать только одно – детство закончилось. Два года школы мужества, как говорил отец Володи, пойдут ему на пользу. Он был уверен, что армия никоим образом не может испортить человека – она шлифует характер, помогает стать настоящим мужчиной, выбивает дурь из головы. Все разговоры о дедовщине отвергались и считались поводом для маменькиных сынков продолжать оставаться мальчишками.

– Они не хотят взрослеть и придумывают всякие небылицы, чтобы их снова, как всегда, жалели, – говорил Панин-старший, не обращая внимания на укоризненные взгляды жены. Они оба знали, что могли сделать так, чтобы Володя не служил, но отец даже слушать об этом не хотел. В нормах его морали это расценивалось бы как поступок, достойный осуждения и презрения. – Мой сын покажет себя настоящим солдатом! Мы будем гордиться тобой, Владимир. У тебя и имя такое великое – владей миром, покажи, на что ты способен!

Патриотическое настроение отца передалось и Володе. Он прошел комиссию, был признан годным к службе и теперь в отличном настроении проводил последние денечки в родном Саринске. Он был горд собой. Единственное, что беспокоило его все время, – Нина, ее отъезд. Было бы так здорово, если бы она пришла провожать его, как это сделают другие девчонки, но об этом можно и не мечтать. Жаль… Незабываемые минуты, они так помогают потом, вдали от дома. Несмотря на задиристый характер, Володька был очень сентиментальным. Он порой напускал на себя слишком наглый, устрашающий вид лишь для того, чтобы скрыть собственную мягкотелость. Когда Нина была рядом, ему это давалось легче. Желая нравиться, он интуитивно чувствовал, что нельзя дать ей почувствовать свою слабость. Она была рядом, пока ощущала себя в безопасности. Ей всегда льстило общение с ним, сорвиголовой, признанным местным хулиганом. Его проступки были по-юношески полны бравады самоутверждения, легкомысленны, но совершенно лишены жестокости. Володе удавалось быть лидером, которого беспрекословно слушали, уважали. Трения между мальчишками он решал за столом переговоров. Панин никогда не бросал слов на ветер: напрасно не устраивал драк, умел сохранять порядок в районе, где считался главным.

Он гонял на подаренном отцом к семнадцатилетию мотоцикле, вызывая зависть у мальчишек. Сзади часто сидела Нина. Она редко соглашалась надеть шлем, и ее длинные рыжие волосы развевались ярким шлейфом. В такие минуты Володя чувствовал себя счастливым: руки Нины обнимают его, она прижимается к нему грудью, крича на ухо: «Быстрее, быстрее!» Они выезжали на загородную трассу, и Володька выжимал из мотоцикла все, на что тот был способен. Громкий смех Нины словно придавал ему ускорение, а Володю вводил в неописуемый восторг.

– Я Маргарита, я лечу! – запрокидывая голову, кричала Нина, а Панин прислушивался к ее словам сквозь шум ветра, не понимая, что она имеет в виду. Ее смех становился мистическим, она представляла себя не обычной девчонкой, а настоящей ведьмой, летящей на очередной шабаш.