Плач льва

— Pardon? — вежливо переспросила Женя. Услышав в ответ абсолютно идентичную белиберду, она растерялась. Майк не предупреждал о том, что у его мамы какие-то проблемы с речью. Переспрашивать снова Женя не решалась. Это могло показаться невежливым, особенно, если человек действительно страдает неким неизвестным недугом. Девушка не знала, как реагировать, поэтому продолжала сохранять неловкое молчание.

Когда же замысловатый вопрос прозвучал в третий раз, тихонько прыснувший Майк наконец соизволил перевести Жене:

— Нow’re you going mate, alright? — прошептал он ей на ухо, и Женя наконец поняла, что его мать разговаривает совершенно нормально. На обычном и единственно правильным с ее точки зрения австралийском английском.

— Почему твои родители говорят так… так… по-разному? — преодолев неловкость, все же тихонько спросила Женя у Майка, в то время как они шли по парковке к машине и ее будущая свекровь продолжала беспрерывно сыпать словами, ни одно из которых Женя по-прежнему не могла идентифицировать.

— Отец много путешествует, так что в английском поднаторел, а мама… Ты не обращай внимания, у нее не так много возможностей поболтать. Обычно она молчаливая и серьезная, и ограничивается короткими приказаниями вроде: «Скальпель! Зажим! Тампон!»

Женя понимающе улыбнулась. Она уже знала, что мама Майка — Линда — один из лучших хирургов Австралии, и именно ее пример вдохновил молодого человека на выбор профессии. Он всегда много и охотно рассказывал о ней, и в его голосе неизменно звучали и почтительность, и восхищение, и безграничное уважение. Расспросов же об отце Майк, напротив, будто бы старался избегать. Всегда ограничивался размытыми фразами и неопределенными ответами: «…Гордон много путешествует, редко бывает дома, не балует своим присутствием, занятой человек, вот познакомишься с ним и узнаешь, таинственная персона…»

Женя с любопытством вглядывалась в мощную, прямую спину седовласого австралийца, легко катящего перед собой тележку с чемоданами. Он производил впечатление уверенного в себе, довольного жизнью господина, но на первый взгляд не обнаруживал ни во внешности своей, ни в поведении ничего хоть сколько-нибудь загадочного и непонятного. В секундных паузах, все же проскальзывающих в монологе жены, он оборачивался и, лукаво подмигивая, награждал Женю одним из дежурных вопросов о ее впечатлениях об Австралии, и девушка сразу же почувствовала к нему глубокую признательность за то, что избавил ее от необходимости постоянно произносить в неловком замешательстве: «Pardon?» и «Sorry?».

— А вот и наша красавица, — объявил Гордон, останавливаясь у спортивного серебристого кабриолета, которые до этого девушке доводилось видеть только в известных фильмах об агенте ее величества.

— Grammytachment, — с гордостью произнесла Линда. А Женя, несмотря на то, что на сей раз быстро расшифровала фразу как «приложение к Грэмми», не обнаружила ничего общего между хирургией и американской музыкальной премией, а потому ограничилась лишь невразумительным взмахом головы, который никоим образом не мог продемонстрировать, какие противоречивые чувства на самом деле вызвал в ней этот шикарный автомобиль.

Вопреки ожиданиям девушки, кабриолет понесся в противоположную от города сторону. Гордон вел автомобиль и хранил молчание. Линда сидела рядом с водителем и, постоянно оборачиваясь, старалась перекричать ветер и льющуюся из динамиков громкую музыку. Апеллировала она теперь в основном к сыну, которого давно не видела, Майк что-то отвечал матери, а предоставленная самой себе Женя получила возможность насладиться пейзажем.

До прибытия в столицу Австралии Женя провела с Майком несколько дней в Сиднее. Ей пришлись по вкусу и викторианские кварталы, и казармы Гайд-парка, и королевский ботанический сад, и известный мост Харбор, соединяющий берега дивного залива, и, конечно же, знаменитая Опера, напоминающая одновременно и парусник, застывший на воде, и сказочные морские раковины необъятных размеров. Но ни одно из архитектурных чудес не поразило Женю так, как невиданная ею доселе красота природы. Голубые горы, отвесной стеной спускающиеся к воде, восхищали своей монументальностью и почему-то сразу одарили девушку ощущением небывалой надежности. Женя вдруг почувствовала, что именно здесь, как нигде в мире, человек может быть защищен от невзгод и напастей. Если бы знала она, что именно под сенью этих скал подстерегает ее та самая, большая, огромная жизненная беда.

«Если бы…» — наклонение условное, а потому бесполезное. Единственный смысл подобных фраз в сокрушениях и сожалениях. А кому нужны они — эти нелепые, унылые сослагательные предложения, которые ничего не могут изменить в ходе сценария?