Плач юных сердец

На конец лета оставались сущие мелочи: они проведут несколько дней с семьей Сары в Пенсильвании и там же сыграют скромную свадьбу, а потом они уедут вместе в Канзас — что бы этот Канзас ни значил.

Глава четвертая

Дом, который они сняли в Биллингсе, штат Канзас, когда поженились, был первым в жизни Майкла удобным и современным жильем — и Сара сказала, что она тоже раньше в таких домах никогда не жила. Он был одноэтажный — «дом-ранчо» — и с дороги ничего особенного не представлял: нужно было оказаться внутри, чтобы понять всю щедрость его размеров — в длину, ширину и высоту — и увидеть, каким светлым коридором соединялись несколько просторных комнат. Над окном в каждой комнате располагался кондиционер, в конце августа прекрасно справлявшийся с жарой, а соединенные с новенькими радиаторами термостаты обещали надежную защиту от зимних холодов. Все работало.

Расхаживая по этим прочным полам, он вспоминал с презрением дурацкий домик в Тонапаке и досадовал, что подвергал Люси и Лауру стольким повседневным неудобствам, причем, как теперь казалось, совершенно безосновательно. Но надо быть идиотом, чтобы изводить себя сожалениями; и каждый раз, когда он задумывался о будущем, глядя на Сару, он не переставал изумляться, что жизнь, похоже, готова была дать ему еще один шанс.

Хотя как минимум в одном важном вопросе Сара оказалась права: Канзас и вправду оказался излишне мрачным. Земля была слишком плоской, небо — слишком большим, и, окажись ты на улице в ясный день, скрыться от испепеляющего солнца было невозможно, пока оно само наконец величественно не закатывалось за горизонт. Милях в двух от университета располагались скотоводческие фермы и бойня, и когда послеполуденный ветер дул с той стороны, он приносил с собой слабую, но едкую вонь.

Первые недели они с легкостью скрывались от всего этого дома — Майклу удалось даже написать короткое стихотворение под названием «Канзас», на первый взгляд неплохое, так что он решил его сохранить, хотя потом все равно выбросил, — но дальше начались занятия.

За исключением небольшого цикла лекций в Нью-Хэмпшире, волнения от которого хватило на то, чтобы довести его до психушки, никакого опыта подобной работы у него не было. Как ни противно было все эти годы зарабатывать на жизнь в «Мире торговых сетей», бояться там было нечего; теперь же его бросало в холодный пот от страха каждый раз, когда он заходил в аудиторию. Эти незнакомые молодые лица ничего для него не значили, он не мог понять, томятся ли они от скуки, мечтают о чем-то своем или внимательно слушают, и времени, отведенного на каждое занятие, всегда оказывалось слишком много.

Но он вполне достойно выдерживал лекции и «поэтический семинар», стыдиться было нечего; индивидуальные консультации давались ему легче, и, высидев положенные часы, он возвращался домой и склонялся с карандашом в руках над их беспомощно хромыми стихотворениями или над серьезными, но всегда упускающими самое главное «работами» о поэзии, — и у него сложилось убеждение, что зарплату свою он отрабатывает честно.

— Ну да, только почему ты тратишь на это столько времени? — спросила как-то Сара. — Я думала, весь смысл этой работы в том, что она даст тебе возможность заниматься собственным делом.

— Так оно и будет, — сказал он. — Как только я с этим освоюсь, все это будет делаться левой ногой. Вот увидишь.

Воскресный выпуск «Нью-Йорк таймс» продавали в университетском городке только в одном месте, и Майкл покупал его каждую неделю, чтобы часок-другой просидеть с хмурым видом над разделом рецензий, наблюдая, как к молодым поэтам, которых он презирал, приходит слава и как поэты постарше, некоторые из которых ему нравились, постепенно сдают свои позиции.

Время от времени, устав от терзаний, он проглядывал и театральные страницы; так он узнал, что «Блюз в ночи» стал в этом сезоне сенсацией номер один на Бродвее.