Питирим

- В Питере разнесся слух, что в Троицкой церкви большой образ богоматери проливает слезы. Народ начал в великом множестве туда собираться. Появилось опасное толкование, что-де мать божия недовольна страною и слезами своими возвещает великое несчастье новому граду. Царь велел снять икону и отнести к себе во дворец. Оборотив доску, он отодрал жесть и, выломавши переклад на другой стороне, открыл обман. В доске против глаз у образа сделаны были ямки, а в них густое деревянное масло. Они закрывались задним перекладом. Растаявшее от близости свечки масло вытекало в дырочки у глаз. С тех пор царь запретил чудесные иконы, мать Ненила, а тем паче богородничные... Да и всякое трясение, отнимающее покой у православных, так и этак может быть истолковано, и даже на пользу врагам. Об этом подумай!

Ненила покраснела, опустила глаза. Филарет захихикал легонечко в волосатый кулак.

Питирим поднялся, обвел всех строгим, испытующим взглядом.

- А еще хотел я вам всем объявить, - произнес он, задумчиво поглаживая бороду, - как мне о том богомольцы сказывают - мало молитесь вы о спасении усопшего царевича во царствии небесном, об упокоении его души. В каждой службе, в каждом своем слове к прихожанам поминайте его душу за упокой. Такова воля нашего великого государя. А по праздникам оделяйте бедняков просфорами, вынутыми за упокой царевича. Пускай народ знает, что царевича уже нет и раскольникам не след на него надеяться.

Собравшиеся низко поклонились епископу.

- Да будет воля твоя...

Разошлись поздно. Филарет и Никандр поклонились епископу в пояс, подошли к нему под благословение и, облегченно вздохнув, степенно вышли на волю. За ними и все остальные.

Ненилу епиской задержал.

- Садись...

Села, стыдливо опустив глаза.

- Не говорила ли чего про меня в монастыре овчинниковская девка?

- Гордая она... что волка ни корми, все в лес смотрит. Царицей ей хочется быть... возвышаться надо всеми.

Епископ близко подсел к игуменье и тихо сказал:

- Построже с ней... Следить накрепко; будут какие разговоры, донеси. Она опасна теперь. Честолюбцы голову подымают. Слухи о царевиче действуют на всякую тварь...

- А гневаться на меня не будешь? - исподлобья взглянула Ненила на Питирима.

Питирим, смотря мимо Ненилы, твердо сказал:

- В сердце моем ее нет... И не было.

Лицо Ненилы осветилось радостью.

XV

У Макарья в ложкарном шатре сидел поп-расстрига, беглый отец Карп, и говорил окружавшим его "ворам"*:

- Все мы лукавыми ныне стали. Тот поп, кой за бога, за веру - тот в леса убег, а кои совести изменили - те службы отправляют, мзду и хвалу от царя имут, и народ обманывают, оплетают бога и всех... И живут в довольстве, а измышленные Петром молитвы за престолом глаголят, воздев очи горе... Ныне церковь в оковах... А я не хочу, гордость имею, вот и прошу вас взять меня с собой странствовать.

_______________

* Слово "ваоар" применялось в ту пору и ко всем

антигосударственным элементам, в основном - к беглым крестьянам.

Почесали "воры" затылки: мудреная штука! На Макарье колокол стукнул. Над Волгой потекло звонкое серебро. Сильно парило на воле - косички у попа слиплись, на красном носу повисли капли. Батька смотрел заискивающе, ждал.

Первым со вздохом отозвался "чебоксарский вор" Антошка Истомин. Говорил он задумчиво, не торопясь.

- Нам бы атамана теперь... а попов в нашей жизни как на собаке блох... Был у нас Никита Монах, вроде тебя, хороший был, чудной, - утопили мы его. Много молился, ныл, расстраивал... Может и ты такой?

Мордвин Тюней Сюндяев, вдумчивый, желтолицый, с косыми глазами толстяк, грустно покачал головой:

- Много же из-за бога народа погибло!

Он достал рожок с табаком, дал понюхать попу. Тот отвернулся. Тогда все, сговорившись, сорвались с места и, красные, злые от обиды, с силой ткнули попа носом в табак.

- Нюхай!

Поп запищал, расчихался, разбрызгался. От разбойничьего хохота поколебались полотна шатра.

После этого опять заговорил Антошка Истомин. Его слушали с уважением и внимательно, ибо силы ни у кого такой не было, как у него.

- Попов я не люблю - грабили много, больше всех воров на свете, а убивали их мало, и убивали их не воеводы, не цари, а по большей части православные же хрисьяне. А нас, несчастных, ворующих по чести, без прикрытия, в кандалы суют и в тюрьмы кладут, пытают. По закону-то божьему надо бы и этого попика приглушить, чтобы не смердил, но... рожа его не опасная. Черт с ним! А дабы чин соблюсти посвящения в "воры", прикажем ему зарезать человека духовного звания...

С попом сделалось дурно. Упал ничком на пол и не дышит. Антошка Истомин поднял его, взял, как ребенка, на руки, вынес из шалаша и положил наземь.

Мимо шмыгнул чернец, побежал без оглядки. Две бабы-молочницы, схватив глиняные жбаны, озабоченно заторопились к набережной. Истомин посмотрел в лицо попа и перекрестил его.