Питер Брейгель Старший

Время было тревожное. Сто турецких военных кораблей — грозный флот под командой опытного адмирала, вооруженный пушками и снаряжением для абордажных боев, именно в эту пору прорвался в Средиземное море. Турки хотели оказать поддержку Франции в борьбе с императором Карлом V. Их корабельная артиллерия обстреляла Реджио ди Калабри, а флот с боем прошел через Мессинский пролив мимо пылающего города и поплыл дальше к Неаполю.

У Брейгеля есть рисунки — «Горящий Реджио» и «Морской бой в Мессинском проливе». Очень может быть, что он изобразил эти события по собственным впечатлениям. Время пожара известно — это июль 1552 года. Вот и еще одна дата в биографии Брейгеля. Она устанавливается косвенно, но позволяет твердо сказать, что он был здесь, во всяком случае, не раньше, чем произошел этот пожар. По рисунку «Бой в Мессинском проливе» после возвращения Брейгеля на родину была сделана гравюра, которая стала широко известной.

Небо покрыто грозными клубящимися тучами. В проливе великое множество кораблей: многопалубные и многопушечные парусники, узкие, низко сидящие в воде гребные галеры. Над водой — округлые облака пороховых разрывов, над горящим Реджио — дым пожаров.

Поразительно изображены корабли! Их конструкция, их паруса и пушки переданы с таким знанием дела, с такой тщательностью и подробностью, что к этим изображениям долгое время обращались историки флота, которых интересовало устройство военных кораблей XVI века. Но вместе с тем суда даны в таких смелых ракурсах, с такими смелыми отступлениями от формально понятых правил перспективы, с таким грозным напряжением, что кажутся живыми существами, могучими и одушевленными созданиями. Чувствуется, что художник не только всматривался в корабли у себя на родине, но и любовался ими, видел в них окрыленных вестников далеких морей. Если можно так сказать, корабли на этой гравюре были для него понятнее, чем люди, столкнувшие их в бою, зрелище морского сражения показалось ему скорее прекрасным, хотя и грозным, чем ужасным.

Впоследствии, когда Брейгель вернется на родину, когда он станет старше, война и сражение еще не раз станут его темой, но изображать он это будет совсем иначе.

Морской пейзаж рисунка, по которому сделана гравюра, был нарисован отдельно по наброскам с натуры, а корабли в свою очередь тоже отдельно и лишь затем соединены вместе на одном листе.

И все-таки здесь нельзя говорить о простом совмещении на одном листе пейзажа и кораблей. Зарисовки различных кораблей, которые он делал и у себя на родине и в Италии (в Нидерландах он галер видеть не мог, они у северных берегов не плавали), были, верно, спокойными учебными рисунками, сделанными, чтобы разобраться в устройстве кораблей, понять и запомнить его. Но в драматическую композицию сражения они не могли быть просто перенесены, их образы были глубоко переосмыслены в духе ее напряженного замысла. Вероятно, и совмещение двух перспектив — пейзаж изображен в одной, корабли в другой — не следствие неумелости, а сознательный прием, который часто применяли итальянцы.

Итак, Брейгель попал в Южную Италию, а быть может, и в Сицилию, и задержался здесь на некоторое время. Путь с юга Италии в Рим через Калабрию был труднодоступен, морской, через Неаполь, — небезопасен.

Нужно было ждать. Можно было оглянуться назад на те несколько месяцев, которые он провел в пути. Он начал путешествовать весной и шел на юг навстречу лету. Весенний воздух Фландрии был полон влажной свежести. По Франции Брейгель проходил в пору сенокоса. Здесь все — и крестьянские хижины, и костюмы крестьян, и колодцы, и изгороди — все было непривычным, не таким, как на родине. Такой нищеты, как во Франции, он в нидерландской деревне не видывал. Но таким же, как дома, был запах скошенной вянущей травы. Такими же были косы. Такими же были движения косарей. И звук от косы был тот же. Брейгель хорошо знал эту работу со времен своего деревенского детства. В дороге он иногда помогал косарям. Расплатиться с ним они не могли, да и не это ему было нужно. Ему хотелось еще раз ощутить изнутри напряженность их движений, поймать их ритм, чтобы отложить его в кладовую своей памяти.

Все менялось в дороге. Менялось и ощущение самой дороги под ногами: шаг становился твердым на плотных гладких плитах старинных римских военных дорог; он мягко тонул в серой бархатной пыли; ноги продавливали спекшуюся корку глины на дне пересохших ручьев, ощущали узловатые корни на заросших придорожных тропинках.

Все менялось в дороге. На смену яблоневым и вишневым садам в бело-розовом цвету пришли бесконечные виноградники, потом серебристо-серые рощи олив.

Менялся вкус хлеба и вина. Вино Бургундии было еще привычным. Чем дальше на юг, тем сильнее изменялось оно. Чем дальше на юг, тем непривычней становилась пища: она пахла чесноком, обжигала рот перцем. Менялся язык: слова, выученные в одном месте, совсем по-иному звучали в другом. Ко всему надо было привыкать и ко всему некогда было привыкнуть. Постоянными были только перемены.