Письмо Софьи

Больше Щегловитов не возвращался к этому разговору, однако уже на следующий день Софья заметила, что работники по его приказу копают землю в саду. Конечно, это можно было объяснить хозяйственными нуждами, но Софья поняла, что в ее будущем женихе проснулся азарт кладоискателя, и похвалила себя за то, что не сказала ему правды о действительном месте хранения ценностей. Она вдруг осознала, что не сможет быть до конца откровенной с Евграфом, даже когда выйдет за него замуж. Это казалось ей не совсем правильным, но Софья уже поняла, что ее будущий брак – не из тех, которые совершаются на небесах, а просто залог благополучия и защищенности, и в нем неизбежны компромиссы. Она также не сказала Щегловитову о своих тайных поисках сестры, потому что боялась в этом деле какого-либо разглашения.

Начало апреля было холодноватым, зато к середине месяца природа словно очнулась, солнце ярко засияло, почки на деревьях набухли под теплыми лучами, земля затравенела изумрудным ковром. Да и город с каждым весенним днем все более оживлялся, в него возвращались люди, тут и там раздавался стук топора, поднимались надворные деревянные постройки, восстанавливались каменные. Среди москвичей разнеслась новость, что император Александр учредил «Комиссию для строения в Москве» под руководством архитектора Осипа Бове и что проектом предусмотрено расширение улиц и прокладка Садового кольца с площадями на пересечениях.

Софье, стремившейся увидеть изменения в городе и, может быть, встретить знакомых людей, было странно, что Евграф старается оградить ее от поездок по Москве, объясняя это всяческими опасностями и неудобствами для женщин. Также ее удивляло, что он совсем не стремится хоть как-то восстановить или подправить разрушенный дом на Тверской, – а ведь даже при отсутствии строения земельный участок в центре города представлял собой немалую ценность. Когда Софья спросила его об этом, Евграф согласился, что да, пора заняться жилищем на Тверской, сам себя поругал за непрактичность, и в тот же день надолго отлучился из дому.

Так совпало, что и слуги в этот раз были либо на посылках, либо в саду, и Софья, улучив момент, уже хотела пробраться в тайник. И вдруг, к ее досаде, стук в ворота возвестил о прибытии неожиданного гостя.

Впрочем, когда этот гость вошел в дом, Софья ему весьма обрадовалась, потому что им оказался бодрый старичок Карл Федорович Штерн, давний поверенный семьи Ниловских, которого Софья видела, когда он составлял завещание Домны Гавриловны в пользу Павла.

Девушка чуть не всплакнула, увидев этого вестника из прошлого, знавшего всех родных ей людей, теперь ушедших навсегда. Приветливо встретив Карла Федоровича, она спросила его о делах, о том, давно ли он в Москве.

– Недавно, совсем недавно, барышня, – отвечал он с легким немецким акцентом. – Неспокойные времена я пережил в своем имении под Калугой, а теперь, как Москва начала оживать, так и решил вернуться. Наша канцелярия тут опять скоро заработает, а дел у меня осталось еще немало. Вот и ваше наследство надо оформить. Хорошо, что я вас застал в Москве, а то бы и не знал, где искать.

– Мое наследство? – удивилась Софья.

– Да, наследство, которое вам завещал ваш брат, Павел Ниловский.

– Что?… Павел?… завещал… А разве?…

– А вы… ничего не знали?… – Карл Федорович снял очки и долго протирал стекла, пряча глаза от собеседницы. – Павел был тяжело ранен под Малоярославцем, его отвезли в Калугу, в госпиталь. Оттуда он написал мне, вызвал. Я жил недалеко и сразу же приехал к нему. Павел был уже очень плох. От меня он знал, что Домна Гавриловна завещала ему Старые Липы и все имущество. А он велел мне составить завещание на ваше имя. Все, чем он владеет, в том числе и оставленное ему Домной Гавриловной наследство, завещал вам, поскольку вы, дескать, обижены судьбой и отчасти по его вине.

– Значит, и Павел умер… никого из близких у меня не осталось… – прошептала Софья, закрыв лицо руками.

– Но у вас теперь по крайней мере есть состояние, – заметил чиновник. – Павел Иванович не захотел оставлять его Людмиле Ивановне, поскольку не очень с ней ладил и особенно не любил ее молодого супруга.

– Людмила умерла больше года назад, – бесцветным голосом сообщила Софья.

– А-а… мне очень жаль. То-то она и не ответила на мое письмо. Я, признаться, почел своим долгом ей сообщить о распоряжении Павла и написал в Петербург. Правда, тогда была такая неразбериха на дорогах, письмо могло и не дойти.

– Да и петербургский дом тогда уже, наверное, был продан. За время болезни Людмилы дела у них с мужем пришли в упадок. Кстати, сейчас ее муж… то есть теперь уже вдовец, живет здесь.

– Здесь, в этом доме? – удивился Штерн.

– Да, временно, пока не отстроит свой дом на Тверской. Он как раз сегодня туда поехал.

Некоторое время Софья и Карл Федорович грустно молчали, потом одновременно встрепенулись, услышав голоса и шаги в прихожей. Через несколько мгновений дверь в гостиную распахнулась и торопливо вошел слегка раскрасневшийся после улицы Евграф. Бросив настороженный взгляд в сторону посетителя, с заминкой произнес: