Письмо следователю

Почему меня так взволновала ее шея? Потому что это была первая, так сказать, подлинно человеческая примета, которую я обнаружил у Мартины. Примета, не имевшая ничего общего с обложкой иллюстрированного журнала, с женщиной, возомнившей себя элегантной. Это была шея девушки, к тому же не очень здоровой, и, танцуя, я несколько раз скользнул по ней губами.

Когда мы сели, я как будто иными глазами увидел и лицо своей партнерши. Веки у нее набрякли, помада наполовину стерлась и лишь местами подчеркивала рисунок губ. Мартина устала, но храбрилась — она любой ценой будет развлекаться до конца.

— Спроси, нет ли у них виски.

Мы выпили виски. Мартина неуверенными шагами направилась к музыкантам и попросила их сыграть какую-то незнакомую мне вещь, а я наблюдал, как она жестикулирует.

Потом она вышла в туалет. Пробыла она там довольно долго. Я подумал, что ей нехорошо, но пойти за нею не осмелился.

Теперь я сознавал, что она просто женщина, и ничего больше, двадцатипятилетняя девчонка, решившая побравировать. Вернулась Мартина лишь через полчаса. В тот момент, когда она входила в зал, я разглядел наконец ее лицо — усталое, с чуть заметными морщинками, но она тут же сделала над собой усилие и вновь заулыбалась. Не успев сесть, закурила и залпом, хотя не без дрожи отвращения, которую постаралась скрыть, допила виски.

— Тебе худо?

— Нет, уже лучше. Теперь совсем прошло. Я не привыкла к такой еде… Закажи выпить.

Она вся сжалась и явно нервничала.

— Последние недели в Париже мне пришлось туго.

Я сглупила, ушла с работы…

Ужин пропал впустую — ее вырвало. Теперь она опять пила. Снова шла танцевать. И чем дольше мы танцевали, тем плотней она прижималась ко мне.

В ее возбуждении было что-то тоскливое, вымученное.

И это не могло волновать. Я чувствовал, что в ней мало-помалу пробуждается желание, но такое, с каким я никогда не сталкивался.

Понимаете, господин следователь, она возбуждалась сама по себе. Ей не нужен был я, не нужен мужчина вообще. Понял я это позднее, а в тот момент смутился и растерялся. Несмотря на мое присутствие, ее желание оставалось безадресным. Ее возбуждение — искусственным. Она цеплялась за него, словно спасаясь от пустоты.

И как ни парадоксально, она чувствовала себя униженной этим, страдала от этого.

В ту минуту, когда мы уже сели, а музыканты еще наигрывали прилипчивую мелодию, заказанную Мартиной, она неожиданно вонзила ногти мне в бедро.

Выпили мы много, не помню уж сколько. Под конец из посетителей остались только мы, и официанты ждали, когда же мы уйдем — им пора было закрывать. Кончилось тем, что нас вежливо выставили за дверь.

Был третий час ночи. Ночевать с подружкой в «Герцоге Бретонском» мне было не с руки: в этой гостинице меня знали — я иногда останавливался там с Армандой и дочерьми.

— Как ты думаешь, нас еще куда-нибудь пустят?

— Разве что в припортовый кабак.

— Едем.

Мы взяли такси — искать его пришлось долго. В темной машине Мартина разом прильнула к моим губам, не влюбленно, но с судорожной нежностью. Не оттолкнула руку, которую я положил ей на бедро, и я сквозь мокрую одежду почувствовал, как пылает моя худенькая спутница.

Все произошло, как всегда в подобных случаях. Большинство кабачков, куда мы наведались, были уже закрыты или закрывались у нас перед носом. Мы попали в дешевый, мрачный, еле освещенный дансинг, и я увидел, как дрогнули ноздри Мартины: все мужчины уставились на нее, и ей, разумеется, померещилась опасность.

— Потанцуем?

Все в ней бросало вызов — взгляд, приоткрытый рот, бедра, которые она все плотнее прижимала к моим: воображала, будто ее томит желание.

Нам подали тошнотворное дрянное пойло. Мне не терпелось уйти, но я не осмеливался, предвидя, что подумает Мартина.

В конце концов мы очутились во второклассной, вернее заурядной, гостинице, банальной и неказистой, где еще горел свет, и ночной портье, протянув руку к доске с ключами, на всякий случай осведомился:

— Двуспальный номер?

Мартина промолчала. Я не ответил, но распорядился разбудить нас без четверти шесть. Вещей у меня не было.

Багаж моей спутницы тоже остался в камере хранения: мы не дали себе труда заехать за ним на вокзал.

Когда я запер двери, она сказала:

— Спать будем порознь, ладно?

Я обещал. Твердо обещал. В номере была крошечная ванная, и Мартина первой устремилась туда, бросив на ходу:

— Вы ложитесь.

Я слышал, как она расхаживает взад и вперед, открывает и закрывает краны, и во мне внезапно родилось ощущение близости. Да, близости, которой — поверьте, господин следователь — у меня никогда не было с Армандой.

Не помню, отрезвел ли я. Вряд ли. Я разделся и нырнул под простыню. Мартина все не возвращалась, и я, полагая, что ей опять нехорошо, громко спросил:

— Как дела?

— Ничего, — ответила она. — Вы легли?

— Да.

— Иду.

Чтобы не смущать ее, я выключил в комнате электричество. Когда дверь ванной распахнулась, свет падал на Мартину только сзади.

Она показалась мне еще более худой и маленькой.

Совершенно обнаженная, она прикрывалась полотенцем, но — должен это признать — не из показной стыдливости, а как-то удивительно естественно.