Письма с Земли

Все это — про себя. А вслух:

— Розы сорта Супер Стар.

Вон сколько «р». Картавых, неполноценных. Но все равно получается раскатисто, будто рвется ткань. Паруса трещат. Какие еще паруса? Неужели алые? Не бывает. Паруса надежд рвутся иначе. Этот звук я хорошо знаю.

А теперь — вдогонку к розам — набор колючих едких гадостей. Чтобы уходил, разозлившись, чтобы не жалел, уходя. Я уже видела его спину. Смотрела на него заплаканными глазами.

— Я могу и уйти.

— Это лучшее, что ты можешь сделать для нашего дома.

Звук его шагов в коридоре. Шлепанье моих тапочек. Чавканье дверей. Потом — дочкин недоуменный взгляд, растерянные слова:

— Так ему, конечно, и надо. Но в дождь, ночью…

— Запомни хорошенько, если выгонять, то только так — в ночь, в дождь. Утром по солнышку уходят сами… Навсегда. Тоже.

На работу метусь, как собака — по запахам. Подъезд, люк, переход, киоск. Что-то еще, новое. Ах да, сюда перенесли цветочный рынок. Пахнет розами. Быстрей вперед. До взгляда поверх толпы осталось всего два запаха.

ПОСЛЕДНИЙ ПЕРВЕНЕЦ

«Зернышко мое, семечко мое, травинка, былинка, веточка. Как легко мне, будто выросли крылья, и птицей полечу в небе голубом. А то вдруг тревожно, и чувствую, что тяжелею, наливаюсь соками, ухожу корнями в землю, будто дерево. Зернышко мое, расти, зрей во мне, долгожданный первенец».

Откуда этот странный сон? Какие незнакомые слова.

— Проснись, — бужу я его, того, кто спит со мной рядом. Он открывает глаза, так непохожие на мои, без ресниц, с красноватыми веками.

— Ты знаешь эти слова? — спрашиваю я у него. — Что они значат? Зернышко, семечко, птица, корни, травинка, былинка, веточка.

— Где ты их слышала?

— Не знаю, кажется, они мне приснились.

Он трет глаза, он морщит лоб. И молчит, молчит долго.

— Ты тоже не знаешь? — тормошу я его.

— Знаю, я знаю, еще помню. Когда-то значение этих слов знал каждый ребенок, даже совсем маленький.

— А ребенок — это первенец?

Он вздрагивает.

— Это слово тоже приснилось?

— Да, мне приснилось, что я говорю все эти слова кому-то, кто во мне, и называю его первенцем. Что это, расскажи.

Он поднимается и начинает быстро-быстро ходить по маленькой комнате, где мы с ним спим.

— Мы все очень виноваты перед тобой, — говорит он. — Хотели уберечь, хотели, чтобы ты не знала, как мы жили раньше, чтобы эта, теперешняя наша жизнь стала для тебя, хотя бы для тебя, одной из всех нас, твоей, привычной.

Первый раз со мной говорят так долго. Я слушаю и многого не понимаю. И почти не верю ему, и боюсь за него. Потому что слова его очень похожи на бред тех, кто уходит от нас навсегда. Несколько раз мне приходилось это слышать.

Он рассказывает о том, что когда-то планета была совсем другой. На ней росли деревья и трава, пели птицы, бродили звери, жили дети. Он пытается объяснять мне, как все это выглядело, но я все равно не представляю себе ничего. Я не могу этого понять, не могла видеть. Я появилась на свет в тот день, когда все это исчезло.

Люди, жившие на планете раньше, не смогли предотвратить того, что случилось.

Планета не раскололась от страшных взрывов, не слетела со своей орбиты, с нее не сдуло атмосферу. Но исчезли леса и травы, звери и птицы, города и… дети. Взрослых осталось гораздо меньше, чем было на планете раньше, до того дня, но все-таки они остались. Только взрослые, дети исчезли, растаяли, как облака. Бее, кроме меня. В тот день я только родилась, а исчезнуть не успела.

Первые годы люди были заняты тем, что искали друг друга. Они выходили на поиски по ночам. Потому что для оставшихся солнце было губительным, они не выносили его лучей. Тот, кто не успел спрятаться в укрытие до рассвета, умирал под лучами солнца.

Меня тоже ни разу не выпускали на солнце. Хотя я одна совсем не похожа на них. У меня есть волосы и ресницы, и лицо не красное, а светлое, и глаза не сощуренные, а открытые. Он говорит, что раньше так выглядели все люди.

Подземный город они построили давно. Но и здесь, под землей, люди умирали, их и здесь доставало то зло, которое совершилось на планете раньше, в тот день, который они не смогли предотвратить.

Они тосковали и мучились, вспоминая о том, что осталось за гранью того страшного дня. И тогда они сами себе запретили вспоминать. Решили вычеркнуть из памяти прошлое. Начать жизнь на планете заново. В подземном городе появился новый язык, в котором не было слов, столь необходимых в прошлом. Только уходя навсегда, люди бредили и в бреду вспоминали названия цветов, городов, имена детей.

Дети… С того страшного дня прошло уже много лет, а в подземном городе не появилось ни одного ребенка. Все ждали, когда вырасту я, надеялись, что, может быть, у меня…

— Я думаю, что этот сон приснился тебе неспроста, — говорит он, и губы его дрожат. Я еще ни, разу не видела его таким, растерянным, смущенным. Сейчас мне хочется его пожалеть, а раньше я его немножко побаивалась, ведь он старше меня почти на двадцать лет, и всегда такой сосредоточенный, скупой на слова. — Завтра же мы соберем всех врачей.

Они собрались и долго меня выслушивали, осматривали, расспрашивали.