Письма об Индии

Молодой махараджа Джайпура, тринадцатилетний ребенок очень некрасивой наружности, принял нас, сидя на троне. Спросив о моем здоровье, о том, где Россия и сколько времени нужно, чтобы доехать туда из Джайпура, махараджа приказал своему учителю английского языка спросить у него несколько слов из этого языка, которому он учится из угождения резиденту. Потом он встал с трона, пошел в зал для стрельбы, взял лук, стрелы и показал нам свое искусство в стрельбе. В правой стене были небольшие отверстия, через которые можно было переговариваться с его матерью; возле них стоял евнух. Она сказала мне, что желала бы, чтобы я приехал во дворец на целый день, отобедал и посмотрел на бой слонов. Игрушки махараджи — деревянные слоны и лошади, соответствующие его росту; они стоят в тронном зале. После этого мы вошли на веранду, выходящую на довольно большой двор и где были поставлены бархатные седалища; явилась сначала маленькая каретка в самом индийском вкусе, запряженная четверкой газелей; она раз объехала круг на наших глазах. Потом влетел носорог, за которым бежало два человека с палками для управления им, как буйволом.

[Князю Петру Салтыкову]

Броч [Бхаруч] (по-английски Broache),

23 января 1846

Завтра думаю быть в Сурате, откуда на пароходе поеду в Бомбей. С некоторого времени я живу не иначе как в палатках, а иногда и без палаток, под одними деревьями, и сплю в моем паланкине. Индийцы самые страшные сектанты, каких только можно представить себе; они способны сломать дом, если ночевал в нем человек, не принадлежащий к их касте. Дело в том, что они никого не впустят в свое жилище, разве это какой-нибудь заброшенный сарай. Но и эти места обыкновенно грязные, потому что хотя индийцы, без сомнения, и купаются никак не менее двух раз в день, но все вокруг них чрезвычайно неопрятно: улицы, базары и дома такие же в отношении к чистоте, как в Векио-Наполи, или в Чивита Векие [Чивитавеккья], этой несносной трущобе.

Сурат, 21 января

Я приехал сюда только сегодня утром и видел еще немного. Город наиболее населен гебрами, поклонниками огня, которых в Индии зовут парсами. Они держатся религии Зороастра и толпой выселились в Сурат и Бомбей, во время введения в Персии магометанства. Черты их напоминают грузин. Наряд их своеобразен и совершенно однообразен — один и тот же для всех. Странная шапка, легкая и стоячая, сделанная из сероватого ситца, лоснящаяся, как клеенка, подклеенная и на вате, всегда одна и та же, без малейших изменений, и для богача, и для бедного. Сама одежда просто из кисеи, довольно длинна, без талии или, вернее, с талией под мышками; панталоны, из такой же материи, ни широки, ни узки. Жрецы их носят бороды, белые шапки вместо серых и черные туфли. Они молятся во время восхождения и захождения солнца и имеют небольшие храмы священного огня. Никогда гебр, или парс, не зажжет тебе трубки или сигары: они считают это за профанацию огня. Не знаю, как они готовят кушанье, но мне случалось живать у них, и ни в чем с этой стороны не было недостатка. Если не ошибаюсь, им воспрещено только на предметы не необходимые употреблять огонь, а в особенности гасить его, потому что пожары гасят. Они очень промышленны, торговы и богаты. Самый страшный миллионер их в Бомбее: Джамшедджи Джиджибой[145].

Рисунок, который посылаю тебе, представляет маратхского раджу, независимого и богатого, который постоянно живет в Бароде [Вадодара], откуда я приехал. Цифра его дохода — предмет удивления англичан; эта цифра — один миллион фунтов стерлингов. Но он скуп и живет грязно, как обыкновенно индийцы, что менее удивительно, потому что они хоть и моются по нескольку раз в день, но часто бывает, что в грязи, в¹ каком-нибудь скверном пруде, полном лягушек, зеленом и подернутом мхом и плесенью, которого воду вдобавок они пьют, несчастные, или же в болоте, населенном крокодилами, которых они и не думают обегать, хотя частенько бывают съедаемы ими. Вчера, покуда я с англичанином ехал на лодке к острову, на котором растет величайшее в Индии дерево, товарищ мой выстрелил по одному из этих животных и промахнулся, как это бывает большей частью.

Раджа, о котором идет речь, по имени Гаиквар[146], намедни, в самый жар, непременно хотел меня посадить в свою охотничью колесницу, запряженную белыми горбатыми волами, безмерно быстрыми и красивыми, — бок о бок с леопардом, очень кротким и пускаемым по равнинам на оленей, лосей и диких коз. Я отговорился, потому что он, в сущности, был не очень любезен и не стоил подобной жертвы. Зато вечером он пригласил меня на представление, которое давала труппа актеров, принадлежащих к его двору, и разыгрывающая фарсы, как в Сан-Карлино. На них чисто национальная печать: они полны комизма и естественности.