Наконец, г. Островский недавно напечатал в «Москвитянине» новую свою комедию, «Бедная невеста». Предмет комедии здесь не общество. Значения ораторской речи она не имеет. В комедии взяты разные лица и случайно сведены вместе; в ней видим мы опять ту же неизбежную стенографическую верность, сквозь которую мелькает талант автора. – Почему все лица комедии сведены в один кружок? – А так, они знакомы случайно между собою, и более ничего. – Не то в «Ревизоре», не то в «Игроках» – там выдвигается целая общественная среда на сцену, и каждое лицо, при своей особенности, выражает собою целую среду, в которой живет и движется. В «Женихах» – опять другое: там сама случайность столкновения разных лиц входит в содержание комедии: к невесте приходят женихи, ей до того вовсе незнакомые, и эта случайность самого положения лиц собирает различные фигуры вместе. Но ничего этого нет в комедии «Бедная невеста». – Впрочем, живое лицо комедии, сама бедная невеста, – лицо с большим достоинством; до сих пор подобные лица выводились в смешном виде, но здесь это лицо выставлено в привлекательном и в то же время истинном свете и возбуждает законное человеческое сочувствие. В комедии слышится намерение автора поступить так, намерение прекрасное, вполне достойное уважения; да и во всей комедии слышно нравственное чувство; все это сохраняет несомненное и серьезное достоинство произведения. – Что же касается до художественного значения, то талант автора, чувствуемый постоянно, не дает, однако, этого достоинства его произведению. Что делать? Как скоро слышен процесс самого
Итак, художественного достоинства не видим мы в «Бедной невесте» (вопреки критику «Москвитянина», критику, который часто высказывает много верного и справедливого). В ней нет общественного интереса. Но в комедии есть прекрасное намерение, выражающееся в том, каким образом выставлена сама бедная невеста; в комедии слышно нравственное чувство. По нашему мнению, это достоинства немаловажные: они приносят добро.
Недавно в «Отеч. зап.» появилась повесть «Еще год» Крестовского (псевдоним). С удовольствием и удивлением прочли мы эту повесть. Правда, уже прошло время Печорина, этого героя бесстыдства и гнилого эгоизма; прошло время и маленьких Печориных, заключавшихся Тамариным, от которого сам автор поспешил отказаться; но все оставался в произведениях нашей изящной литературы пошлый стыд искренних душевных движений; оставалось это малодушие, а малодушие совершенно противуположно мужеству быть тем, что есть. – Поэтому повесть Крестовского странно и приятно порадовала нас среди обширной и вялой скуки, налегшей на всю нашу литературу. Чистое, свежее и нежное чувство проникает всю повесть; оно не побоялось выйти в наш печатный свет, где редко оно ценится, где скалозубство давно занимает почетное место, скрывая под собою нравственное бессилие; это благородная повесть, полная жизни душевной, полная чистых, искренних стремлений. Мы оставим в стороне вопрос о значении художественном, да на него в повести нет нигде, кажется, ни малейшего притязания. В самом деле, разве кроме произведений творчески художественных не может, не должно быть никаких других? – Конечно, могут быть произведения, полные искренности, полные мысли, истинного чувства, душевной красоты, – и потому благотворные; к таким принадлежит эта повесть. Пусть пишутся такие произведения: они не изменяют состояния нашей литературы, но оставляют ее прежнею, не вносят нового, но пока, до новой литературной эпохи, они недаром занимают наше внимание: много доброго будет от них.