Письма незнакомке

Очень часто мужчина, несчастливый в первой любви, всю свою жизнь грезит о женщине поэтической и нежной, по-девически чистой и по-матерински доброй, дружелюбной и чувственной, все понимающей и послушной. В постоянной погоне за сильфидой он идет от увлечения к увлечению. Вместо того чтобы иметь дело с земными женщинами — пусть несовершенными и непростыми, но женщинами во плоти, он, как выражались романтические поэты, ищет ангела, а сам уподобляется зверю.

Бывает, что молодой человек, разочаровавшись в своих сверстницах, сближается с сорокалетней женщиной. Неуловимая доля материнской нежности, окрашивающая ее чувство, вселяет в него уверенность в ее неизменной нежности к нему. К тому же, сознавая, что она старше и что старость уже не за горами, она приложит все силы, чтобы удержать своего юного возлюбленного. Бальзак, вступивший в молодости в любовную связь с женщиной, которая была гораздо старше его, на всю жизнь сохранил веру в себя и несколько наивное бахвальство — качества, сослужившие ему службу в трудных жизненных битвах. Прибавьте к этому, что женщина лет тридцати пяти или сорока будет более надежным проводником в жизни, чем молоденькая девушка, ничего не знающая о трудностях, возникающих на жизненном пути. Но в таких союзах чем дальше, тем труднее сохранять и поддерживать равновесие.

Наиболее же благоприятным для счастья является союз мужчины и женщины приблизительно одного возраста (мужчина может быть немного старше), безоглядно преданных друг другу, относящихся к своей любви предельно честно, стремящихся во что бы то ни стало сберечь взаимопонимание. Пронести первую любовь через всю жизнь — что может быть прекрасней! Для этого девушки должны отказаться от удовольствия заигрывать с другими мужчинами, что, разумеется, нелегко. Быть может, рассказ о злоключениях Байрона объяснит им, какие опасности таятся в легкомысленном и на первый взгляд безобидном кокетстве. Какая страшная ответственность, сударыня, быть первой любовью талантливого человека! Да и любого человека вообще. Прощайте.

Дивная музыка

Как мне мила деревня! Ее покой. И эта тишина. Уверенность, что долгий летний день не будет безжалостно искромсан ни телефоном, ни посетителями. Вот оно, Вновь Обретенное время. В городах мы без сожаления расточаем свои немногие — бесценные и неповторимые — дни; мы упускаем из виду, что наша жизнь всего лишь миг и этот краткий миг необходимо сделать как можно более прекрасным и совершенным. Под этим кедром, под вековыми липами, перед картиной непрестанной жатвы, по вечерам под звездным небом минуты наконец обретают значение.

Наши друзья? Пластинки и книги. Они удивительно дополняют друг друга. Вчера, прежде чем приступить к заказанному мне предисловию, я перечитал «Крейцерову сонату» Толстого. Это необыкновенная, огнедышащая повесть, написанная под влиянием конфликта между темпераментом фавна, постоянной жаждой обладания женским телом и суровой моралью, требующей воздержания. Эпиграф — слова из Евангелия от Матфея: «А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Да, подтверждает Толстой, даже если женщина эта — его собственная жена: «самый худший разврат — это разврат супружеский». Мы прикрываем, прибавляет он, флером поэзии животную сторону плотской любви; мы свиньи, а не поэты; и хорошо, чтобы мы это знали. В особенности он обрушивается на эротическое влияние, которое оказывает на нас музыка.

«Музыка… — говорит герой книги, — только раздражение, а того, что надо делать в этом раздражении, — нет… Ведь тот, кто писал хоть бы Крейцерову сонату, — Бетховен, — ведь он знал, почему он находился в таком состоянии, — это состояние привело его к известным поступкам, и потому для него это состояние имело смысл, для меня же никакого…

А то страшное средство в руках кого попало. Например, хоть бы эту Крейцерову сонату… разве можно играть в гостиной среди декольтированных дам?.. А то несоответственное ни месту, ни времени вызывание энергии, чувства… не может не действовать губительно…»[7] Вечный муж, произносящий эти слова, предчувствует, что его жена раньше или позже окажется в объятиях скрипача, пробуждающего в ней такие ощущения. Это и в самом деле случается, и свирепый муж, точно разъяренный зверь, убивает жену.

«Великолепная книга, — подумал я, заканчивая чтение. — Скорее крик души, а не повествование. Поэма неистовая, как «Гнев Самсона». Но верно ли все это? Так ли уж виновата музыка? Я горячо люблю Бетховена (наперекор всем тем, кто ныне, следуя моде, упрекает его в том, будто он повторяется), но я никогда не находил его музыку чувственной. Скорее нежной, умиротворяющей, вселяющей мужество; порою могучей и величественной, как в «Оде радости», порою соболезнующей и дружелюбной, как в анданте из Симфонии до минор…»

В нашем загородном доме имеются пластинки с Крейцеровой сонатой в исполнении Иегуди Менухина и его сестры. «Убедимся сами», — решил я, и мы отдали вечер Бетховену.