Письма, несущие смерть

На пороге стоял почтальон. Во всяком случае, он выглядел как почтальон. Синяя униформа, похожая на форму почтовых работников, но покрой чуть более военный, как будто из фильма о фашистской Германии. С едва скрываемой усмешкой почтальон протянул мне конверт. Я взял, взглянул ему в глаза. Он был одним из нас.

Захлопнув дверь перед его носом, я уставился на конверт. Бумага обычная, слегка тонированная. В таких конвертах пересылают чеки или почтовые переводы. Ни марки, ни адреса. Я вынул из-за пояса ножницы, отрезал один край конверта, сунул ножницы обратно, достал и развернул письмо.

Ничего похожего я никогда прежде не видел: не кириллица, не арабская вязь, не иероглифы, как будто что-то внеземное. Хотя буквы располагались горизонтальными рядами, не похоже, что их написал человек. Родной язык Верховного, подумал я, тот язык, что он привнес в наш мир.

Я таращился на текст, не в силах отвести взгляд, загипнотизированный незнакомыми символами, вдруг задвигавшимися по бумаге. На моих глазах буквы перемещались, менялись местами. Я почти понимал, что там написано. Будь у меня еще немного времени, мои глаза и мозги приспособились бы…

Дом вокруг меня растворялся, знакомый мир превращался в серую аморфную массу. Я продолжал таращиться на письмо, уверенный, что если еще хотя бы чуточку сильнее сосредоточусь, то пойму адресованное мне послание. Я должен был понять значение этих слов, мне это казалось жизненно важным.

И вдруг внимание мое рассеялось. Письмо съежилось в моих руках, буквы замерли, ощущение близости разгадки растаяло так же быстро, как острое желание понять смысл письма.

Я поднял глаза.

И снова попал в царство кошмара. Моего кошмара.

5

Первое, что я увидел, — цирковой шатер.

Я брел по пыльной дороге, точно как в своем сне, и передо мной возвышался цирковой шатер. Я обернулся, надеясь увидеть хоть какой-нибудь намек на реальность, но увидел лишь вьющуюся по пустыне дорогу, терявшуюся в зыбком раскаленном воздухе, искажавшем расстояние, превращающем все в дымку, как на картинах импрессионистов. За время, прошедшее с последнего сновидения, я не забыл ни одной детали, и чувство страха, охватывавшее меня каждый раз, возродилось мгновенно. Челюсти сжались, мышцы напряглись.

Раскаленный воздух был совершенно неподвижен, но грязные края красно-белой полосатой ткани разлетелись. За открывшейся треугольной пастью замаячила тьма, как в квартире номер 3.

Шангри-Ла.

Где же я? Весь мир создан из моего сна? Верховный вдыхает жизнь в мои кошмары? Или мне снится реальное место, которое мой спящий мозг путает с этим иным миром? Или меня загипнотизировали и я воображаю все это, валяясь на полу в домике Эдсона?

Я понятия не имел. Я знал только, что напуган до смерти, что не хочу находиться здесь и отдал бы все, что имею, лишь бы оказаться в любом другом месте.

Край полотна трепетал на ветру, которого я не чувствовал, и манил меня.

Я пробивался вперед сквозь плотный горячий воздух, пот струился по моим щекам. Добравшись до шатра, я даже не остановился и сразу вошел внутрь.

Ни старообразных, седовласых детей, ни доисторического скелета, ни Христа, распятого и гниющего на кресте. В центре круга стояло зеркало высотой не меньше пятнадцати футов. В нем я увидел свое искаженное отражение. Откуда-то доносилась тихая музыка, старая грамзапись. Фэтс Уоллер или Джелли Ролл Мортон. Фортепианный джаз. В противоположных концах шатра двое мужчин на дешевых местах для зрителей яростно строчили на листках, прикрепленных к дощечкам с зажимом. Одним был Марк Твен, другим — Трумэн Капоте.

Ни один из них не поднял глаз, ни один не заговорил.

— Привет! — крикнул я.

Мой голос прозвучал нерешительно и гораздо слабее, чем музыка, уже начинавшая действовать мне на нервы. Бесконечный нотный ряд все сильнее диссонировал в моей голове, мой мозг никак не мог сосредоточиться на мелодии.

Я снова взглянул в зеркало и понял, что в нем не отражаются ни писатели, ни места для зрителей, ничего, кроме меня, неестественно вытянутого и безобразно искаженного, парящего в бесконечной черной вселенной.

Марк Твен и Трумэн Капоте сидели на пыльных скамьях среди брошенных коробок из-под попкорна и мятых бумажных стаканчиков и строчили на своих маленьких пюпитрах.

Страх не отпускал меня. Я никогда не страдал клаустрофобией, но сейчас чувствовал себя как в ловушке и задыхался. Я обливался потом, музыка сводила меня с ума, а запах древесных опилок не мог перебить запах тлена, от которого хотелось блевать. Задержав дыхание, стараясь не вдыхать мерзкую вонь, я обогнул бетонный барьер центрального круга и подошел к Трумэну Капоте, который сидел ближе ко мне…

И он зашипел на меня. Как дикий зверь. Я отшатнулся. Он захихикал самодовольно, женоподобно. На мгновение мне показалось, что он ответил бы на мои вопросы, однако он снова склонил голову и зацарапал по пюпитру. Я уставился в зеркало на свое скрученное тело, бесформенную голову и понял, что если немедленно не покину шатер, то потеряю сознание или меня стошнит.