Письма Махатм

Я просила вас (я сама) в письме к вам: «Пожалуйста, постарайтесь разбудить вашу интуицию». Вам это удалось, но лишь частично. Вы почувствовали, что страница или около того была продиктована мне и что это был, несомненно, К.Х. Но вам снова не удалось почувствовать, с каким неподдельным духом доброты, сочувствия и признательности вам Он продиктовал эти несколько фраз. Вы приняли их за критику. А сейчас послушайте меня. Кроме смутного воспоминания о том, что я писала под Его диктовку, я, конечно, не могу точно припомнить ни одной строчки, хотя тщательно прочла письмо, перед тем как сложить его. Но в чем я могу поклясться, так это в том, что в нем не было ни тени критики в ваш адрес ни в словах, ни в мыслях Махатмы, когда Он передавал его мне. Я писала свое письмо к вам, написала около трех-четырех страниц, когда вошла графиня [1] и прочитала мне из вашего письма те угнетающие строки, в которых вы пишете о том, что склонны подозревать, что «Высшие Силы» не хотят, чтобы Общество продолжало существовать и что вам бесполезно пытаться что-нибудь предпринимать. Я еще не успела раскрыть рот для ответа и протеста, как увидела Его отражение над письменным столом и услышала слова: «А сейчас прошу: пишите». Я не прислушивалась к диктуемым словам, воспринимая [их] механически, но помню, с каким вниманием и острым интересом следила за «огоньками мыслей и чувств» и аурой, если вы понимаете смысл сказанного мною. Полагаю, Махатма именно этого и хотел от меня, иначе Его мысли и внутренняя работа остались бы для меня непроницаемыми. И я говорю, что никогда с тех пор, как вы Его знаете, никогда в Нем не было по отношению к вам столько доброты, подлинного сочувствия и полного отсутствия «критики» или упрека, как в это время. Не будьте неблагодарным, не допускайте недоразумения. Раскройте ваше внутреннее сердце, раскройте целиком чувство и не смотрите через ваши холодные, рассудочные, мирские очки. Спросите графиню, которой было прочитано это письмо и которой я рассказала то, что теперь рассказываю вам и что услышать она была так рада, ибо она сочувствует вам и вашему положению и одобряет, как и я, все, что вы сделали. Все, что вы говорите, совершенно верно, и это как раз то, что, как я думаю, я разглядела в ауре Махатмы. Желто-сероватые полоски все были направлены к Олькотту (это лондонский период, не нынешний), к Мохини, Финчу (более красноватые) и к другим, которых не буду называть. Ваш портрет в полный рост, или син-лека, получал целый поток лазурного, ярко-серебристого света; Принс Холл, инцидент с Кингсфорд и даже Холлоуэй – все были далеко-далеко от вас в тумане, и это является неоспоримым доказательством, что вы были замешаны в этом не по вашей личной вине, а были вовлечены неодолимою общею кармой. В чем же тогда «критика» или упрек? Ни один живой человек не может сделать в этом мире больше того, на что он способен. Мы не могли избежать собрания в Княжеском зале[469], так как Общество избрало путь, по которому оно должно было пойти. Но все – и вы первый, – спасли бы положение, если бы подготовились к этому собранию, как вам надо было давно сделать; если бы каждый из вас произнес – а еще лучше, даже прочитал бы – речь, которая дошла бы до сознания публики, вместо того, что произошло.

Ваша речь была единственной, против которой ничего нельзя было возразить, но – вследствие вашего нежелания (ведь вас же затащили в это дело) она была так холодна, настолько лишена энтузиазма или даже серьезности, что задала тон другим. Речь Олькотта представляла собою обычную чепуху янки, притом одну из худших. Речь «ангела-Мохини» была весьма глупа, олицетворяя цветы риторики а-ля Бабу[470], и т.п. Но это дело прошлого. Разумеется, это была неудача, но встреча могла бы быть удачной, несмотря на все противодействие, будь она заранее подготовлена. Общественное собрание пошло по избранному пути и должно было состояться, ибо было бы еще хуже, если бы его не было. Холлоуэй была подослана и участвовала в программе испытаний и разрушения. Она принесла вам в десять раз больше вреда, чем Обществу, но это целиком ваша вина, и теперь она танцует военный танец вокруг Олькотта, который ей такой же верный друг, каким были ей вы, и даже больше. Между ними идет еженедельная переписка, беспрестанная и подкупающая, за которой любо наблюдать; она его обаятельный агент в Бруклине по оккультным делам и т.п. Оставим это.