Письма к Тому

Я сижу один в зале. Началась репетиция. Через несколько часов будет «Медея» одного актера. На сцене она и несколько рабочих сцены. Она вошла и началось «первое отделение ПРО-МЕДЕИ». Метут мусор. Пыль. Разговоры. Мигает свет, трансформирующий лица и жесты. В зале провал темноты. Я здесь и смотрю на сцену.

Прошло несколько минут, и ее духи заполнили сосуд сцены и ее пантомимы из обрывков фраз. «Мне нужен ПРОСТРЕЛ. Меня смущает ЧЕРНОЕ ПРОСТРАНСТВО. Оно мне не нужно», – поясняет она вокруг себя. Я чувствую, Вы думающий человек», – звучит комплемент для осветителя. Что бросается в глаза о ней? Пожалуй, лаконизм и самоконтроль в языке, тембре и движениях. Это так. Эта элитная женщина состоит из двух указательных пальцев вместе, ходьбы на цыпочках и черных очков. Такой она подает себя, отгораживаясь от незнакомцев. Она не любит, когда ей заглядывают в глаза. Это все на людях. «Ради Бога, извините, что так резко! Но у нас очень, очень много работы. Я работаю босиком». Эти слова идут друг за другом, как мысли «вслух». Если видит: поняли ее «идею», то прекращает движения «наощуп» и снимает очки. Теперь она стала другой. Начинаются слова о себе. Это как бы остальное. И это вполушепот… полушепотом. «Я работаю на БЕЛОМ и босиком. Я Вам не испачкаю». И поясняет: «Тут достаточно ЧИСТО». Звучит работа и тревога за опрятность для театрального действа.

Она любит стоять скрестив руки за спиной. Говорит без торопливости. Любит держать левую руку на бедре. Другая рука висит независимо от тела. Поза тела изменчива, живет как бы сама по себе. Голова делает свое дело и не контролирует абрис лица.

Терпеть не может что-либо повторять. Открыто раздражает ГЛУПОСТЬ. Часто жалуется на недопустимую трату времени вокруг. Ловлю себя на мысли, как молчаливый собеседник, что любой ее вопрос в лицо – это провокация в добром смысле. Многоликий ответ звучит, как «догадка» от «совместного» обдумывания предмета спора или особого внимания.

Организуя свое пространство на сцене, она ничего не объясняет. Бесценные шелка и блестки обвивают потертые колонны «театральной бижутерии» из фа неры и лома. Так рождается спектакль, посвященный гениальному Сергею Параджанову, кто был учителем и ПРЕДТЕЧЕЙ Андрея Тарковского. Их любовь совершала Подвиги и Чудеса кино 20 века. Только они и остались в вечности и стали бессмертными.

Я вижу, как великая актриса обживает и обживает эту сцену. Ведь она в этом городе всего несколько часов.

Вот и пальцы ощупывают вещи, согревают углы, гвозди и складки ткани на полу подмостка, что сделан под наклон в сторону скорых на приход зрителей. Она сосредоточена на своих ощущениях. Она упорно и скрупулезно организует и энергизирует теперь уже свое ПРОСТРАНСТВО для своей «МЕДЕИ». Ее фигура пластична. Изгибы рук и ступни ног почти привыкли к новому месту – странницы. Ладони разглаживают разбросанные одежды Медеи, вспенивают газ «будущего пожарища» из шелка… на теле обреченной невесты для «двойного вдовца». Все приближается неизбежно, но это вскоре и только тогда… Когда она возвратится… назад сюда.

Все лаконично, размеренно и безошибочно от ума. На лице – твердость. В глазах – отстраненность. Стоит прямо и статно. Короткая шея выдает сутулость. Возраст берет свое. Трудно быть сверстницей умерших гениев – близких друзей. Законы жизни и время не в конфликте с ее внутренним настроем и ощущением окружающего мира. Комментирует: «Прекрасно. Спасибо». Вот и все осветители ушли. Она легла на сцене… в полумраке. Я вижу, она никогда не встает на корточки. Либо на коленях, либо гнется в поясе до земли. Кисти рук, запястья и пальцы ног танцуют в ритме ритуального символа. Так перевоплощается тело «Медеи», спектакля и человека в возраст тысячелетий. Предметы обретают гармонию. Они разложены вокруг по рецепту, который она знает через догадку и наитие. Озарение идет от небес, что неведомы для соглядатаев. Мир Аллы Демидовой предметен. Предметы живут формой. Цвет и свет миксирует тембр голоса. Наследие Сергея берет вверх, когда ее сердце перевоплощается… но здесь тайна. Здесь нет слов. Их смысл не назван и понятен избранным. «До встречи в Москве», – прошу я.

1998 год

Письмо

Январь 1998 г.

Том! Простите, что пишу на этой бумаге. Я живу в доме – полупустом. Есть кровать, стол, диван, кресло, шкаф и несколько посуды. Все. У хозяйки этой квартиры есть другой дом, а здесь живут ее друзья, когда приезжают в Париж. Вот – я тут. Прилетела я в Париж 31 декабря под Новый год. Дело в том, что 1 января было 40 дней со дня смерти моей приятельницы Ирэн Лорти, которую я любила. По этому случаю была панихида в русской церкви и поминки – ужин.