Письма к Тому

Я разработала методологию и упражнения для «выхода» этой энергии. Одно время мы работали вместе с одними учеными, у которых был аппарат, измеряющий эту энергию. Они работают в каком-то закрытом институте, где изучают космос и разрабатывают, например, метод телепатического общения с космонавтами в случае отказа всякой технической связи с землей.

Том, дописываю Письмо в разное время и в разных обстоятельствах, иногда в машине – поэтому пишу плохо.

Я люблю «плыть по течению», т. е. не сопротивляться обстоятельствам. Стараюсь не жаловаться. Здесь, в Канаде, иногда меня посещала мысль: «зачем я здесь? И кому я здесь нужна?» Но, с другой стороны, эти же вопросы могу задать и у себя дома, как, впрочем, и в любом другом месте.

Книги, работа – своего рода наркотик, который нас спасает от наших мыслей. Профессия меня заставила быть устремленной, поэтому в каждом «деле» я слишком погружена и, в конце концов, видимо, живу для себя в каком-то выдуманном мире.

Теперь о вечере с Клер Блюм. Я рада, что Вы будете моим агентом в этом деле. Я Вам полностью доверяю, поэтому делайте, что посчитаете нужным. Единственно, проследите, пожалуйста, чтобы на афише наши имена были вровень. Я себя считаю не ниже ни Клер Блюм, ни кого бы то ни было. Хотя и не очень высокого мнения о себе. Конечно, хорошо, что остановились на Цветаевой и Ахматовой – разные судьбы, разная мелодика и ритмы в стихах. Не думаю, что нам надо с Клер читать одно и то же, но если что-то и совпадет, то будет неплохо. Думаю, что это надо делать нам в вечерних (строгих) платьях и как-то оформить сцену. Предположим, черные кулисы, черный задник, две большие фотографии Цветаевой и Ахматовой и, может быть, по какой-то одной символической детали от каждой: например, ветка рябины или бузины (обязательно с красными ягодами) от Цветаевой и кружевная шаль, брошенная на старое кресло, от Ахматовой. И, конечно, музыка. Я подумаю.

Том, Письмо заканчиваю, – бегу на спектакль, а там – ужин и т. д. и т. п. Я потратила по карточке не то 33, не то 37 долларов. Постараюсь впредь записывать, чтобы не перейти за черту. Обнимаю Вас. Кланяйтесь Виде.

Ваша Алла Демидова.

Письмо

31 мая 1992 г.

Дорогой Том! Я опять в Афинах. Помните, я Вам звонила в феврале из Квебека, говорила об «Электре» в постановке Любимова для открытия огромного культурного центра «Мегарро» в Афинах. Они даже приурочили к открытию фестиваль, который так и назывался «Электра». Тут и балет Григоровича, и опера Штрауса «Электра», и наш спектакль. Премьеру сыграли 20 мая.

После Финляндии, где мы в Хельсинском городском театре играли, как всегда «Годунова», весь апрель репетировали в Москве «Электру». Трудный вопрос всегда в современных прочтениях трагедий – как играть хор, это ведь не опера. Хотя древние именно пели. Любимов пригласил балетмейстера из Белграда. Хороший мальчик, но талант не крупный, а значит будут «штучки». А в конце мая сыграли «Электру» здесь, в Афинах, сначала на малой сцене, а потом на большой. Меня хвалят. Назвали в статье «красной Электрой» (я в красном платье). Но играла, как всегда, больная. Воспаленье легких. Обычно, я стараюсь весной ездить в Крым из-за моих легких, а тут не получилось.

Играем несколько спектаклей. Я разбогатею. Суточные мне дают 35$, а за спектакль – больше. Местный миллиардер, который все это и организовал, подарил мне золотой браслет от Launinissa и предложил любую будущую работу в той же команде, т. е. с Любимовым и «Таганкой». Я предложила «Медею». Он дает деньги на постановку.

Я знала, что заболею, сорвусь. Так всегда бывает. Я не могу репетировать в «полную ногу». А Любимову без этого скучно, и он требует каждый раз полной отдачи. Я его предупреждала. И теперь – все по банкетам и гуляниям – а я до спектакля лежу, болею. Езжу по врачам.

И потом, трагедию надо играть холодно и отстраненно, с внутренним жаром, а не с внешним. Я недовольна. И плохое от этого настроение. Извините меня, Том. Тоска.

И еще я заметила такую закономерность в трех пьесах, которые играла:

Электра – Гамлет – Треплев;

Клитемнестра – Гертруда – Аркадина;

Эгист – Клавдий – Тригорин;

Хрисофемида – Офелия – Нина Заречная;

Воспитатель – Гораций – Дорн.

Закономерность в том смысле, что эти роли могли играть одни и те же актеры. (Электру в Древней Греции играли мужчины.) Но здесь дело не в поле, а в характерах. Хотя, может быть, и в поле тоже. Ведь муза трагедии – женщина. Значит, голос трагедии женский. «Голос колоссального неблагополучия» – как писал о Цветаевой Иосиф Бродский. Женщина более чутка к этическим нарушениям. И более целомудренна в этических оценках. Во всех этих крупных ролях – внутренняя честность. После катастроф стать другим человеком. Чище. Ведь принимать катастрофу можно как урок и искать, в чем была ошибка, а можно принимать эту катастрофу как неизбежность общего естественного хода явлений и поступков. Следовательно, Том, я могу сыграть все эти роли. Вот куда завернула, вот какая самонадеянная, скажете Вы. Обнимаю.

Алла.

Письмо Тома