Письма к тетушке

Утро. Утро раннее. Утро обыкновенное, обыкновенное крайне. Утро удручающее, удручающее чем-то неведомым, чем-то недоступным конкретному описанию.

Представьте на время коротенькое, на то самое время, которое мне необходимо, чтобы проводить вас в состояние иное, в состояние необыкновенное, от вас далёкое, надеюсь, в состояние тягостное: когда клетка грудная, сужаясь, сдавливает, расширяясь, сдавливает сильней; когда плохо постоянно, постоянно тошнит, но не так тошнит, как при пищевом отравлении, когда два пальца собственных глубоко во рту – лучшее лечение. Нет, совсем не так. В этом случае, в моём случае, отраву так просто не достанешь, она не собрана в одном месте, она уже давно за пределами желудка и его каналов. Она, зараза эта, паразитирующая, питается соком внутренним; она везде, в каждой клетке, в каждом сосуде. Она чрез слёзы способна выйти, чрез сопли, слюни, но в количестве настолько ничтожном, что и не почувствуешь, – тошнота не отступит, никуда не денется, будет также давить на гортань изнутри, будто жгут снаружи, хохоча, естественно, хохотом своим неестественным, внутренним, будет сдавливать уши снаружи. Пульсация в мозгу – единственное, что способно заглушить тот хохот, тошнотный, внутренний. Она стучит беспощадно, пульсация эта, барабанит, в то время как тот, кто на плечах сидит, – неведомый кто-то, ноги на шее скрестивший, – начинает крутиться, вертеться, ёрзать, создавая тем неудобства. Неудобное давление постоянное – это уже чересчур обременяющее. Начинаешь предпринимать попытки, бросаешься в меры крайние, дабы сбросить этого кого-то неведомого, ноги скрестившего, ляжками своими шею сдавливающего, с каждым днём, часом, минутой, всё сильнее. Меры крайние в себя включают движения судорожные, с помощью которых пытаешься – пытаешься будто – раскачать тело собственное, раскачать, да посильнее, так, чтобы не удержался этот кто-то, пал ниц на самое дно колодца, того колодца, на то дно, в ту почву, чтобы провалился, в которой сам же и погряз ты по самые щиколотки, и даже выше, в той почве чтобы утопился, которая мешает действовать судорогам, судорогам, которые величаешь спасительными, тем, что и не судороги вовсе, а движения плавные, вынужденно стали таковыми, – вынудила их почва дна, вынудила трясина.

И если вы представили на время коротенькое, на то самое время, что мне необходимо было, чтобы проводить вас на дно колодца, погрузить по щиколотки, и даже выше, в трясину, чтобы вы не смогли своими движениями судорожными сбросить неведомого кого-то: ёрзающего, крутящегося, порождающего неудобства, что уже чересчур, что хуже барабанящей пульсации, хуже тошноты, которую посредством пальцев двух из организма не вывести, хуже клетки грудной давления постоянного, даже при сужении её хуже; если оказалось Ваше воображение на то способным, в чём я не сомневаюсь ни на секунду, если принудило вас прочувствовать всё это, за что прощения прошу, тогда вы теперь знаете, что оно есть такое – моё нехорошее предчувствие.

Как я уже и говорила этот отрывок «произошел» у Кости случайно и был вызван необыкновенной душевной тревогой, овладевшей им вдруг сегодняшним утром. Перенесши же свое «нехорошее предчувствие» на лист, перечитав и выправив его, Костя неожиданно нашел что оно, его «предчувствие», должно прийтись как раз в пору его роману, буквально втиснуться туда недостающим звеном. Там как раз главный герой, по развитию сюжета, вот-вот потеряет из вида свою возлюбленную, и «нехорошее предчувствие», по его, автора, мнению, готово выступить как бы предвестием тому печальному событию.

– Но что значит «потеряет из вида свою возлюбленную»? – по-настоящему испугалась я, будто речь зашла о существующем человеке и о всамделишней истории. – Потеряет на время, или навсегда? – требовала я разъяснений от Кости. Он пожелал мне терпения, признавшись, что события в его романе способны развиваться самостоятельно и над героем своим он почти не имеет власти, – «стало быть, мне и не под стать что-либо загадывать далеко наперед. Мало ли, что больному придет в голову», – подытожил Костя, как будто и впрямь к своему герою он имел отношение самое косвенное. Но вместе с тем и кроме того он счел своею обязанностью объяснить мне (внимание!) – объяснить мне «мою» роль.