Письма к тетеньке

Стр. 300. А ну как в этом «благоразумном» поступке увидят измену и назовут за него ренегатом? – Темы «благоразумия» и «отрезвления», с одной стороны, «предательства» и «ренегатства» – с другой, занимают в «Письмах к тетеньке» значительное место. Они разработаны здесь разветвленно, представлены многими фразеологическими обобщениями (прежде «бредни» – теперь «распни!» и др.), историко-типологическими обобщениями (40-х и 80-х годов), обличительным материалом против конкретных выразителей линии «измен либерализма» в русской общественной жизни (Катков, Суворин и др.) и т. д.

ПИСЬМА ТРЕТЬЕ И ЧЕТВЕРТОЕ

Впервые с нумерацией «III» – журн. «Отечественные записки», 1881, No 11.

Новым письмом "III", разделенным в отдельном издании 1882 г. на письма "третье" и "четвертое", Салтыков возобновил печатание "Писем к тетеньке", прерванное катастрофой с первоначальной редакцией письма "III", вырезанного по распоряжению властей из сентябрьской книжки журнала за разоблачение так называемой "Священной дружины" (см. прим. к стр. 339). Этот инцидент не только нарушил замысел ближайших "писем", но и вызвал у Салтыкова сомнения относительно возможности продолжения начатого цикла.

Решив все же продолжать "Письма к тетеньке", Салтыков постарался сделать это сначала по возможности цензурно. Первое по возобновлении "письмо" он назвал в письме к Н. А. Белоголовому "несколько глуповатым", пояснив при этом, что "ничто иное нынче не по сезону" [71]. На языке Салтыкова это означало, что он оказался в необходимости приглушить политическую остроту своего первого после цензурного конфликта выступления. Но по силе критики общественного «двоегласия», «безразличия» и «уныния» новое III «письмо» не уступает, а кое в чем и превосходит прежнее, запрещенное. Различие лишь в том, что обличение реакции перенесено здесь в сферу быта и материал лишен открыто демонстрируемых сатирических связей с конкретными явлениями правительственной политики и определенными выступлениями идеологов реакции. Письма «третье» и «четвертое» посвящены ироническому прославлению двух «оазисов» тишины и благонамеренности, из которых «политический элемент» устранен раз навсегда. Первый «оазис» представлен квартирой обывателя, второй – квартирой кокотки.

Стр. 304. ...отчего не все мои письма доходят по адресу – не знаю. – Отсюда начинаются многочисленные намеки на цензурную катастрофу, постигшую «сентябрьское» письмо.

Стр. 305. Писано в 1881 году, когда на «сведущих людях» покоились все упования России, а издано в 1882 году, когда представление о «сведущих людях» сделалось равносильным представлению о «крамоле». – Примечание появилось в первом отд. изд. «Писем к тетеньке», 1882 г. «Сведущими людьми» на официальном языке эры «народной политики» назывались избранные правительством эксперты из числа предводителей дворянства и земских деятелей, которые дважды в течение 1881 г. призывались в Петербург. Первый раз, в мае, для обсуждения вопроса о понижении выкупных платежей, второй раз, в сентябре, для обсуждения вопросов питейного и переселенческого. Реальное значение этих консультаций с «местными деятелями» оказалось ничтожным. Однако и эта демагогическая и вполне невинная игра в «представительство», которой занимался гр. Н. П. Игнатьев, была признана вредной и прекращена, когда в мае 1882 г. к управлению был призван «министр борьбы» гр. Дм. Толстой.

...стараюсь быть в ладу с дворниками. – «Положением об усиленной и чрезвычайной охране», опубликованным 8 сентября 1881 г., в Петербурге было введено обязательное дежурство дворников, превращенных фактически в одну из вспомогательных сил политической полиции столицы.

Стр. 306. ...если б мы с вами жили по ту сторону Вержболова... – то есть за границей.

Стр. 307. ...как в те памятные дни, когда, бывало, страшно одному в квартире остаться... – Имеются в виду апрельские дни «страшного», как назвал его Салтыков, 1879 г. Покушение А. К. Соловьева на Александра II вызвало крутую волну полицейских репрессий и подозрительности.

...какой-нибудь современный Пимен строчит и декламирует: «Еще одно облыжное сказанье, // И извещение окончено мое...» – Сатирическая парафраза начальных строк монолога Пимена из пушкинского «Бориса Годунова».

Стр. 308. Расплюев. – Этот образ А. В. Сухово-Кобылина заимствован, как и ниже образ Кречинского, а также гоголевского Ноздрева, из материала запрещенного «сентябрьского письма».