Письма к Малькольму

Да приидет Царствие Твое. Пусть Твое Царство будет не только там, но и здесь. Слову «там» я придаю три смысла. Это и безгрешный мир, не знающий ужасов животной и человеческой жизни, и звезды, деревья, вода, восход солнца, ветер. Пусть здесь (в моем сердце) будет хоть немного подобной красоты. Это и лучшие люди, которых я знал, — истинные, несущие свои бремена; и тихая, трудовая жизнь добрых семей. Пусть все это будет «здесь». И наконец, обычный смысл: как и на Небе, среди святых.

Разумеется, «здесь» может значить не только «в моем сердце», но и «в моем колледже», в Англии, вообще в мире. Но молитва — не для отстаивания излюбленных социальных и политических идей. Даже королеве Виктории не понравилось, что «с ней говорят, как с толпой на митинге».

Да будет воля Твоя. Сюда гирлянды добавлялись постепенно. Поначалу я считал это только проявлением смирения, попыткой сделать то, что сделал Господь в Гефсимании. Волю Божью я воспринимал как нечто тяжелое, связанное со страданиями и несбывшимися надеждами. Конечно, я не думал, что воля Божья сулит мне одни неприятности. Но мне казалось, что смирять себя нужно перед ними, приятные вещи сами о себе позаботятся. Когда они появятся, можно будет поблагодарить.

Наверное, именно так это чаще всего и понимают. В нашей горемычной жизни это совсем не удивительно. Но в лучшие времена можно добавить и другие значения. Одно добавил я.

Основание для него лучше видно не в греческом или латинском текстах, а в английском переводе. Но это не важно: каждый вешает такие гирлянды, какие хочет. «Да будет воля Твоя». Во многом она осуществляется через Божью тварь, в том числе — и через меня. Тогда я прошу о том, чтобы не только терпеливо переносить, но и с радостью исполнять волю Божью. Я должен действовать, и я прошу об этом. В конечном счете я молю, чтобы мне был дан «тот же дух, что и во Христе».

Получается, что эти слова очень приложимм к повседневной жизни. Не всегда грозит скорое несчастье. Во всяком случае, у нас часто нет причины его ждать. Но у нас всегда есть обязанности. Всегда надо исполнить то, что до сих пор не исполнили. Слова «Да будет воля Твоя теперь, через меня», возвращают нас к делу.

Сейчас я обдумываю еще одну гирлянду. Если тебе она покажется напрасной тонкостью, скажи. Я смутился, подумав, что предварительно смиряться нужно не только в ожидании будущих бедствий, но и перед лицом будущих благ. Знаю, это звучит диковато, но посмотри сам. Мне кажется, мы часто почти с негодованием отвергаем Божьи дары, поскольку ждем от Него других даров. Понимаешь, что я имею в виду? Повсюду — в религии, в еде, в любви, в отношениях с людьми — мы никак не можем отойти от прежних обязательств, кажущихся нам верхом совершенства. Они для нас образец, по сравнению с которым остальное никуда не годится. Но в новом опыте могут таиться новые дары, нужно лишь открыться им. Бог являет нам новые грани блаженства, а мы отказываемся от них, заглядевшись на прошлое; и, понятно, ничего не получаем. В двадцатый раз перечитывая «Люсидаса» [16], не испытываешь того же, что при первом чтении. Но испытанное может быть хорошо по — своему.

Это особенно относится к молитвам. Многие верующие сетуют, что первый пыл их обращения исчез. Они считают — иногда правильно, иногда, кажется, нет, — что дело в их грехах. Напрасным усилием воли они даже пытаются воскресить золотые дни. Но разве тот — именно тот — пыл обязательно должен был не кончаться?

Опрометчиво утверждать, что есть молитва, которую Бог никогда не принимает. Это молитва, которую можно выразить одним словечком — «еще». Как может Бесконечный повторить себя?

Юмор ли, трагедия ли в том, что золотые минуты прошлого, которые, возьми мы их за образец, мучительны, несут силы и радость, когда мы принимаем их за то, что они есть, — за воспоминания. Если их оставить в прошлом, не пытаясь воскресить, они дадут обильные ростки. Не трогайте луковицы, и вырастут новые цветы. Если откопаете их, пробуя охами и вздохами вернуть прошлогодний цвет, вы ничего не получите. «Если зерно не умрет…»

Пожалуй, мы все так поступаем, когда молимся о хлебе насущном. Ведь правда же, мы просим обо всем, что нужно на день, — «все для души и тела необходимое». Я не хочу делать эту просьбу «чисто религиозной», понимая «хлеб» в сугубо духовном смысле. И она каждый день напоминает: то, что Барнеби считает «наивным» взглядом на молитву, неотделимо от учения нашего Господа.