Письма к Малькольму

Я полагаю, что на вершине всеведения, всемогущества и совершенной доброты различие между планом и побочным продуктом полностью исчезает. Верю я в это потому, что даже у людей его тем меньше, чем выше поднимаешься. Чем лучше ты составил план, тем меньше в нем непредвиденных издержек, тем больше зайцев он убивает одним ударом, тем больше нужд и интересов он удовлетворяет, тем ближе он (вплотную не приблизиться никогда) к плану для каждого человека. Трудные судебные дела ведут к изъятиям из закона. Но оставим в покое управление. Разве гениальный поэт или композитор меньше похож на Бога, чем правитель? Но у гения в творчестве лишнего нет. Каждая нота, каждое слово не просто средство или следствие. Ничто не присутствует единственно ради остального. Если бы ноты и слова могли разговаривать, каждая бы сказала: «Творец имел в виду меня и нашел мне всей силой своего гения именно тот контекст, который мне необходим». И она была бы права — при условии, что любая другая могла бы сказать не меньше.

Как истинному Творцу действовать через «общие законы»? «Обобщают дураки», — сказал Блейк. Возможно, он перегнул палку. Но обобщают те, у кого ограниченный разум. Обобщения — это линзы, которыми приходится довольствоваться нашему уму. Как Богу замутить абсолютную ясность видения подобными приспособлениями? Кому — нибудь еще придет в голову, что Богу нужны справочники, или что, желая заняться лично мною, Он скажет: «Гавриил, принеси — ка мне досье мистера Льюиса».

Бог Нового Завета, принимающий во внимание смерть каждого воробья, не более, а намного менее антропоморфен, чем у Поупа.

Я не верю, что Бог — это администратор, который правит через общие законы. Если Высший Промысел вообще есть, в мире все провиденциально и всякий промысел особый. Согласно одному старому благочестивому изречению, Христос умер не только для людей вообще, но и для каждого человека в отдельности, как если бы других не было. Неужели я не могу верить, что это относится и к акту Творения, который, развернутый во времени, мы называем судьбой или историей? Мир создан ради каждой человеческой души, каждая душа — цель. Может быть, создан он и ради каждого зверя, даже каждой частички вещества — ночное небо наводит на мысль, что неживая природа имеет для Бога ценность, о которой мы не догадываемся.

Если тебе интересно, почему я во все это верю, скажу лишь, что нас и в заповеди, и примером учили молиться, а в мире, какой получился у Попа, молитва бессмысленна. Возможно, Бог установил молитву еще и для того, чтобы показать: ход событий не управляется, как государство, он создается подобно произведению искусства, в которое каждый вносит свой (и в молитве — сознательный) вклад. В нем каждый — и цель, и средство. Раз я назвал молитву средством, сразу добавлю, что она и цель. Отчасти мир сотворен, чтобы можно было молиться; отчасти — чтобы были услышаны наши молитвы за Джорджа. Но не будем говорить «отчасти». Шедевр искусства создан ради всего, что есть, от плеска волны до полета насекомого.

XI

Ты все о том же. Чем больше я смотрю на это, тем меньше оно мне нравится. Как быть с трудностями, которые оказываются настоящей пыткой, когда мы молимся о милости? До сих пор мне не попадалось книги, которая помогла бы мне в этом. А в своей способности разобраться я так мало уверен, что, будь это возможно, я, как говорится, не трогал бы спящую собаку. Но собака не спит, не смыкает глаз. Она кусается, на нас отпечатки ее зубов. Поэтому лучше поделиться тем, что нас смущает. Утаив это друг от друга, мы не скроем это от себя.

В Новом Завете могут смутить обещания, что мы получим все, о чем молимся. Поразительнее всего Мк. 11:24 — нужно только верить, что получим. Видимо, речь идет не об одних духовных дарах («все, чего ни будете просить») и говорится не о вере в Бога вообще, а о вере, что ты получишь то, о чем просишь. Не «либо это, либо что — то гораздо лучшее», а именно то, о чем молишься. Вдобавок к этому парадоксу есть еще один: в греческом тексте стоит не будущее время («получите»), а аорист, elabete, что соблазнительно перевести как «верьте, что вы получили это». Но последнюю трудность я отметаю. Едва ли в арамейском языке есть то, что мы, воспитанные на латинской грамматике, зовем временами.

Как увязать это поразительное обещание а) с очевидными фактами, б) молитвой в Гефсимании и (как следствие той молитвы) общепринятым мнением, что просить нужно с оговоркой («если будет воля Твоя»)?

Что касается (а), увертками не отделаться. Каждая война, каждый голод, каждое бедствие, почти каждая смерть — памятник неисполненной просьбе. В этот самый миг тысячи людей в Англии видят как свершившийся факт именно то, против чего они днями и ночами молились, изливали душу в молитве и. как они думали, с верой. Они искали и не нашли. Они стучали, и им не отворили. «То, чего они ужасались, постигло их» [34].