Письма из Ламбарене

От Либревиля до Мыса Лопес всего восемь часов езды. Когда в понедельник 14 апреля рано утром вдали появилась гавань, меня охватил какой-то безотчетный страх, не раз уже овладевавший мною за последние дни. Пошлины! Пошлины! За столом у нас, как только началась вторая половина пути, рассказывалось множество всяких страшных историй о колониальных пошлинах.

— Вам придется уплатить десять процентов стоимости вещей, которые, вы везете с собой, — сказал мне один бывалый африканец.

— И там не смотрят, новые у вас вещи или подержанные, — добавил другой.

Однако таможенный чиновник обошелся с нами довольно милостиво. Может быть, тревога у нас на лицах, когда мы выкладывали перед ним содержимое наших семидесяти ящиков, смягчила его. С легким сердцем вернулись мы на пароход, чтобы провести там последнюю ночь. Ночь эта, однако, оказалась беспокойной: все время шла выгрузка товаров и погрузка угля, пока наконец обслуживающие грузовой кран негры окончательно не выбились из сил.

* * *

Рано утром во вторник нас пересадили на речной пароход «Алембе». Для того чтобы, судно это могло ходить по реке во всякое время года, оно сделано очень широким и плоскодонным. Оба колеса расположены не по бокам, а друг подле друга в задней части корпуса судна, чтобы их не могли повредить плавучие стволы. «Алембе» принимает только пассажиров с ручным багажом. Все наши вещи прибудут через две недели с другим речным пароходом.

В девять часов утра трогаемся в путь, чтобы успеть благополучно добраться до песчаных отмелей в устье Огове, пока вода еще высока. Из-за этого мы не стали дожидаться нескольких опоздавших пассажиров; к вечеру они нагонят нас на моторной лодке.

Вода и девственный лес!.. Можно ли передать чувства, которые нас охватили? Кажется, что все это сон. Допотопные ландшафты, которые мы видели где-то на фантастических рисунках, оживают перед нами въяве. Невозможно сказать, где кончается вода и начинается суша. Могучие сплетения перевитых лианами корней вторгаются в реку. Пальмы — высокие и низкорослые, между ними тропические деревья с зелеными ветвями и огромными листьями; отдельные поднявшиеся над всем исполины; обширные заросли кустов папируса выше человеческого роста с большими веерообразными листьями, и среди этой пышной зелени — совсем уже высохшие стволы, одиноко устремленные к небу. Из каждой лесной прогалины зеркалом сверкает вода; на каждом повороте река образует все новые рукава. Неуклюже взлетает цапля и садится на сгнившее дерево; голубенькие птички парят над водой; высоко над нами кружит пара орланов. А там вон, — ну конечно же! — свисают с пальмы, шевелятся два обезьяньих хвоста! Сейчас мы увидим и их обладателей. Теперь это настоящая Африка.

Так продолжается час за часом. Все углы, все повороты реки похожи один на другой. Все время тот же самый лес, та же самая желтая вода. Впечатление, производимое на нас этим пейзажем, безмерно растет от его однообразия. Закрываешь на целый час глаза и, когда открываешь их снова, видишь в точности то же самое, что видел раньше. Огове здесь уже не река, а целое содружество рек. Три или четыре рукава переплетаются воедино. Между ними образуются большие и маленькие озера. Как наш штурман-негр ухитряется найти правильное направление во всей этой водной сумятице — для меня загадка. Поворачивая большое колесо, он без всякой карты выводит пароход из главного русла в узкий проток, оттуда — в озеро, а потом опять — в главное русло ... и так снова и снова. Уже шестнадцать лет водит он судно этим путем и отлично ориентируется в местности при лунном свете.

В низовье течение медленно, однако оно значительно ускоряется по мере того, как мы поднимаемся выше. Незаметные для глаза отмели и плывущие под водой стволы деревьев требуют большой осторожности.

После долгих часов пути причаливаем к маленькой негритянской деревушке. На берегу сложены дрова, несколько сот поленьев; такими у нас топят печи булочники. Причаливаем, чтобы забрать их, ибо пароход наш на дровяном отоплении. На берег перебрасывается доска. Негры становятся цепочкой и погружают дрова. На палубе один из них стоит с листом бумаги в руке. Каждый раз, когда погрузили десять поленьев, другой негр певучим голосом говорит: «Поставь черточку!»; после каждой сотни в том же тембре звучат слова: «Поставь крестик!».

Каждая сотня поленьев стоит от пяти до шести франков.

Капитан выговаривает старшине деревни, что дров заготовили слишком мало. Тот приносит свои извинения и патетические слова свои сопровождает не менее патетическими жестами. В конце концов объяснение их сводится к тому, что старшина охотнее соглашается взять за дрова вместо денег спиртное; он думает, что белым оно обходится дешевле, чем неграм, и тем самым капитану это окажется выгоднее... Каждый литр алкоголя облагается в колониях двумя франками пошлины, и за чистый спирт, необходимый для медицинских надобностей, мне приходится платить столько же.

Едем дальше. По берегам — развалины покинутых хижин.