Письма из деревни

Рядом с деревней А. находится помещичье имение, в котором они берут землю в аренду. После «Положения» владелец этого имения, старик-помещик, рьяный крепостник, один из рьяных противников освобождения крестьян не только с землей, но и без земли, много лет бился со своим хозяйством, но никак не мог устроиться – работал и кругами, работал и батраками, нажимал потравами, вечно судился с крестьянами. Ничего не брало. Хозяйство все опускалось и опускалось, как ни бился, дело не шло: никто не брал кругов, никто не нанимался в батраки. Наконец, помещик бросил все.

Продал на сруб свой отличный вековой лес, получил деньги и перебрался жить в Москву. Порученное старосте хозяйство совсем опустилось. Поля были запущены, покосы заросли, скот перевелся, коней покрали, постройки кои рушились, кои сгорели.

Несколько лет имение стояло в полном запустении. Наконец, попало в управление к одному сметливому дворовому человеку.

Тот догадался раздавать землю в аренду крестьянам. Первые взялись за это крестьяне деревни А., ближайшие соседи, поле С полем. Один попробовал, снял десятину за 8 рублей, посеял лен, лен уродился, выручил 100 рублей. Другой взял десятинку, и пошло – стали нарасхват разбирать землю под лен. Попробовали после льна по перелому без навозу сеять рожь – уродилась хорошо, коп. по 15 на десятине, да и умолотна. Дальше больше, в несколько лет крестьяне А. распахали в имении все поля, не нахвалятся барышами. Это не то, что круги у помещиков работать. Деньги, что за круги получаешь, не деньги, говорят теперь эти крестьяне, теми деньгами и сыт не будешь. Вот тут так деньги, тут стоит поработать, бог труды любит, бог за труды подаст больше, чем помещик.

Заплатил за землю рублей 8—10, а смотришь три четвертных получил, а не то и целую катеринку, да еще соломка, мякина – хозяину все в пользу. С этого имения крестьяне А. сильно заправились. Некоторые батраков стали держать, хлеб под работы в другие деревни раздавать. Между тем и другие помещики, пооскудев, тоже стали бросать хозяйство и сдавать землю в аренду. Крестьяне деревни А., а за ними и крестьяне других деревень «Счастливого уголка», найдя пользу в земле, стали всюду пронюхивать, не сдают ли где землю в аренду, и, не стесняясь расстоянием, стали брать в аренду землю под лен и хлеб верстах в 10–15 от своих деревень, там, где местные крестьяне еще не заправились или не «дошли» до того, чтобы решиться сеять лен на арендованных землях.

Крестьяне чрезвычайно косны, не вдруг принимаются за новое дело, долго высматривают, но зато уж если возьмутся, то дело идет. Когда я приехал в деревню и завел новое хозяйство, стал сеять лен, то помещики и крестьяне все утверждали, что я затеваю пустое. Помещики говорили, что лен истощает землю, что я испорчу льном всю землю, на что я обыкновенно отвечал: «Пусть себе истощает – лен дает чистого дохода – мало-мало – 50 рублей с десятины, а земли можно купить сколько хочешь по 30 рублей за десятину». Крестьяне говорили, что напрасно я завожу посевы льна, что лен в наших местах не родится, что лен – хлеб опасный: постелишь, иногда снегом занесет, корму с него нет. Я говорил на это: «Подождите, сами лен сеять станете». Оказалось, что и у нас лен родится хорошо. Дает огромный доход, оказалось, что лен нисколько не более истощает землю и вовсе ее не сушит, как говорили крестьяне, разумеется, если его сеять правильно; оказалось, что после льна рожь родится превосходно.

Точно так же все были и против разных других новшеств, которые я ввел в свое хозяйство, – посев клевера, улучшение скота, введение плужков, железных борон, употребление в постилку костры, кормление скота и овец конопляной жмакой и пр. и пр. Все мои нововведения не имели значения для помещичьих хозяйств. Никто из помещиков ничего у меня не перенял. Но крестьяне кое-что переняли: плужков, над которыми подсмеивались, говоря, что я дедовского навоза, должно быть, хочу достать более глубокой пашней, приходят уже иногда просить для подъема земли под лен; железные бороны завелись у многих крестьян. Во всем округе развели высокорослый лен от моих семян. Рожь стали очищать, и начинают понимать, что, когда посеешь костерь, так костерь и народится; телят заводских, которые родятся в то время, когда телятся коровы у крестьян, раскупают у меня нарасхват, своих режут, а моих выпаивают на племя. Об клевере и говорить нечего, каждый рад косить клевер с части. Обо всем этом я говорю не для похвальбы, не для того, чтобы доказывать, что я своим примером в данной местности принес пользу крестьянским хозяйствам, дошли бы и без меня, хотя, может быть, несколькими годами позже. Я очень хорошо понимаю, что не будь тех причин, которые обусловили развитие благосостояния крестьян «Счастливого уголка», они и до сих пор сеяли бы рожь с костерем, не сеяли бы льна, поили бы своих тасканских теляток, отдавали бы жмаку за выбой масла и пр. и пр.