Письма Г.В. Иванова и И. В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1955-1958)

Я уже не раз просил быть снисходительным. Мне и такое письмо трудно собраться написать. Собраться трудно, часами лежу и смотрю на море. Чудное, действительно,

здешнее море. Пальмы, розы, тишина. На другом берегу за горизонтом, резня[74]. Обещают, что перенесут резню и к нам.

[Приписка на полях: Пишу только из дружбы к Вам совсем болен.]

Да вот я Вас спрашивал почему и за что Вы нашли «необыкновенным» стихотворение «так занимаясь пустяками». Если не лень, объясните. Читали ли Вы историю Вашего друга Глеба Струве[75] и что о ней думаете. «Шорохи будуара» меня не удивляют. Я недавно слушал «звуки смерти» и т. п. некоторые очень потрясающее. Насчет каталогов очень Вас понимаю: я напр. в России до революции, читал часами каталоги и справочники всяких редкостей: картины, книги, фарфор, ковры… Был большой любитель всего этого. Потом во время революции, загонял свои богатства и недурно жил.

Ну обнимаю Вас. Жена моя Вам сердечно кланяется.

Г. И.

P. S.

Вы как-то спрашивали о Рудинском[76], Вашем бывшем коллеге, который теперь что-то Вам нагадил. Видал этого бобра и даже ему, публично, нахамил. Это по-моему впечатлению, кретин-черносотенец с адским самомнением, дурак и идиот. Как он и каким боком мог быть участником Вашей студенческой, в общем очень милой компании, не преложу ума. Он (кажется Владимир Рудинский) нечто вроде «политического советника» при выжившем из ума 85-летнем Абраме Гукасове. Или м. б. все-таки это не так? Тот с которым я встретился — идиот и погромщик самой низкой пробы. [приписка на полях: длинный, [неразб., раз….енно] худой с волосами на лоб]

[приписка на полях предходящей страницы: Еще раз Ваш Г. И.]

Письмо № 10

23 июля 1956

Дорогой Владимир Феодорович,

Не могу ответить на Ваше последнее письмо так как оно этого заслуживает. Т. е. сказать — внятно! — как многое, сказанное в нем, совпадает с моими ощущениями. Я тоже любитель спорить, но тут, почти во всем мне бы хочется соглашаться. И даже возражая как бы, все таки соглашаться хоть и на свой лад. Если не помру обязательно вернусь ко всему этому от братства поэтов, до Белинского — Вишняка. Об Адамовиче тоже может быть занятный разговор. Его Вы тоже очень проницательно ощущаете. Но писать более менее толково — лишен возможности. Что, как и почему — объяснять долго и скучно да и есть такой афоризм: «Если надо объяснять, то не надо объяснять». Автор Григорий Ляндау[77]. Известно ли Вам это имя? Мало кому известно. Был вроде как гениальный человек, еврей с наружностью Боратынскаго. В начале 20 годов издал поразительный (до всякого Шпенглера) «Заката Европы». Эмиграция его не переварила — другой Ландау — Алдданов[78] (sic) полностью удовлетворил ее запросы. Впрочем м. б. Вы сами знаете о нем.

Вы обмолвились что у Вас нет денег чтоб купить какую то пластинку. А тут же спрашиваете «неужели я никак не могу помочь Вам». Я видите ли, дойдя в последние недели до точки, взлелеял мысль как раз попросить Вас о помощи — именно спросить, не можете ли Вы мне достать несколько денег с отдачей в середине октября. И так прочно взлелеял, что упустил кое-как другие полу возможности. Случилось так, что сижу без всего и мертвый сезон. Короче — если не можете, то плюньте и забудьте; об этом, а вдруг можете и Вам все равно получить их в октябре. 50-40-ну 30 долларов мне бы очень помогли. Но, конечно, если безболезненно осуществимо. Ну все равно. Плюньте и забудьте, если затруднительно. На случай же, если да — рискните послать [приписка на полях: или если боязно, то чеком на любой американский банк, т. е. таким каким Вы платите электричество или воду америк. деньгами par avion простым — не заказным в плотном конверте. Вот и все, на что [дальше на полях: на что я сегодня (вчера, завтра, после завтра) способен! Даже для бодрости выпил чашку черного кофе. Одним словом «хорошо умереть — тяжело умирать».

Ну извините Ваш Г. Иванов

Письмо № 11

9 августа 1956 г.

Beau-Sejour

Hyeres (Var.)

Дорогой Владимир Феодорович,

Получил Ледерплякс (без всяких недоразумений) и 5 долларов в Вашем письме. Как мне не важна помощь, которую Вы мне оказали — в тысячу раз (без преувеличения) мне дороже, как это было Вами сделано. Позвольте Вас крепко поцеловать. Очень крепко. Спасибо. Поблагодарите от меня Моршена и всех остальных. На этом кончу то, что Вы называете «деловой частью». Если бы «деловые отношения» между людьми происходили так — [неразб.; мне?] менее пакостной была бы жизнь. А она, по крайней мере у меня сейчас оченно пакостно. Ну еще раз спасибо. Как видите по почерку — рука у меня тверже. Теперь м. б. малость подлечусь.

Я все еще не решаюсь собраться написать Вам о Вашем Моцарте: мозги еще весьма не тверды. Но обязательно напишу, не столько для Вас сколько для себя. У меня с этой Вашей штукой образовался некий душевный роман: сначала были сомнете и недоумения (хотя, как я писал — огорошило сразу), но мало по малу шелуха спадает

все исчезает остается
пространство звезды и певец