Письма Г.В.Адамовича к З.Н. Гиппиус. 1925-1931

Если Вы покупаете «Nouvelles Litteraires», прочтите в последнем номере статью Монтерлана «Толстой и семья»[305]. Очень грубо, до возмутительности, местами глуповато, но любопытно. Это, кстати, очень талантливый человек. Я Вам когда-то про него говорил. Очень верно, что «l’ideal de l’amour» — это любовь неразделенная. Мне всегда странно читать вещи настолько мои, свои за чужой подписью. А это бывает[306].

Если Вы уже на Альбе и ничего не имеете против меня принять, будьте добры, напишите, когда можно приехать. Мне все равно — только не в пятницу. Когда Вы напишете, тогда и приеду. Вы спрашиваете о стихах Познера[307] — мне очень нравится, хотя слишком слабые. Но мне приятна задумчивость и вообще «что я? где я?» — как гувернантка в «Вишневом саду»[308].

Надеюсь Вас скоро видеть. Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г.Адамович

2. IХ.<1928>

<Адрес в Ницце>

37

<Штемпель: 11.9.<19>28>

Дорогая Зинаида Николаевна

При сем прилагаются стихи. Кроме одного, мне никакое не нравится на этот раз. Но и не отрекаюсь от них, конечно[309].

Я в поезде думал о Ваших. Если позволите общее замечание (не относящееся только к первому): им в чем-то мешает их непобежденная изысканность. Они крайне утонченны, и это сразу видно, на поверхности. Буало советовал faire difficilement des vers faciles[310]. Ваши — все время difficiles[311]. Все редкостно и неожиданно. Я знаю — это Ваш стиль, т. е. то, что не переделывается и не изменяется — не «манера», конечно[312]. Но я думаю, что если что-нибудь лет через 50 помешает Вам попасть в классики и хрестоматии, то именно это. Притом, не отговаривайтесь, что Вы в хрестоматию не хотите. Быть более антихрестоматийным в существе своем, более вообще «антиобщее место», чем Бодлер, нельзя. А все-таки он дописался, допрояснился, доосвободился, — не душевно, а стилистически[313].

Простите за эту критику. Вы хорошо знаете, она с «преклонением» в предпосылке.

Ночью прочел «Призонь» <3 посл. Буквы нрзб.>. По-моему, это порядочная дрянь. Главное, терпеть не могу трагедий из-за ерунды. Чего этот philosophe впадает в транс? Рассуждения интереснее беллетристики[314].

Целую Ваши руки.

Ваш Г. Адамович

38

<Штемпель: 15.9.1928>

Дорогая Зинаида Николаевна

Спасибо за письмо. Но я с Вами ничуть не «любезничал», наоборот, написал больше, чем думал — о Вашей странности в стихах. Кстати, я думаю, Вы на себя клевещете, говоря, что это от школы и времени. Это вы давно победили в себе — не Бальмонт же Вы. Но есть другое, очень личное и потому трудно преодолимое. То, что Вы написали о своих стихах, — мне крайне интересно.

А о моих — перевешивает «приятно». Вы комплиментов не расточаете, но у скупых людей все ценишь. Насчет своей «поэзии» я не обольщаюсь, кажется, и не преувеличиваю в ней ничего[315]. Но неповторимости очень хочу, и чаял бы мельчайшего в этом смысле бессмертия. Знаете, я больше всего люблю из того, что послал Вам, «Безлунным вечером…» Разве оно так повторяет то? В книге это, пожалуй, окажется только хорошо.

Надеюсь, если Вы приедете в Ниццу, — что Вы и Д<митрий> Сергеевич (и В<ладимир> А<наньевич>, конечно — если он будет с Вами) не вызовете меня в кафэ, а приедете в наш довольно скучный дом[316]. У нас даже взволновались по этому поводу и решили на случай чего пригласить для умного разговора о. Николая. Только Вы не выдавайте меня, что знаете про эти тайные пружины.

Целую Ваши руки. Надеюсь Вас еще видеть до Сербии[317].

Ваш Георгий Адамович

Никакого «противостоять» два раза быть не должно, я ошибся, переписывая[318].

39

< Paris, 1е 29 <октября> 1928. Бумага: La Coupole 102, Bd du Montparnasse >[319]

Дорогая Зинаида Николаевна

После Сербии, банкетов, и съездов, и орденов, и выговоров королю — «как живется Вам, как можется»[320]? Скоро ли едете в Париж? Я здесь уже с неделю. «Гран-сезон», как выражается Георгий Иванов, разгорается. В общем, довольно мерзко, но могло бы быть и еще хуже. Поэтому не ропщем. Я совсем не люблю Ривьеру, но когда приезжаю сюда — у меня «ностальгия» по свету и небу. Напишите мне, пожалуйста, tres chere madame[321]. Адреса два, на выбор, за неимением одного собственного: 1) Poste restante. Bureau XV, annexe I, rue Alexandre Cabanel, 2) Кантору, для меня. — 22, rue Eugene ManueL Paris XVI.

Целую Ваши руки.

Ваш Г. Адамович

40

<Штемпель: 19.11.1928>

Дорогая Зинаида Николаевна

Письма Ваши я все в исправности получил, и на ниццский адрес, и здешние. Спасибо. Здешние, впрочем, так суровы, что я «ума не приложу» — чем это вызвано. Вины за собой не знаю, кроме фельетона о Дон-Аминадо[322]. Но литература есть чепуха и чушь — т. е. такая литература, и в ней «все позволено». C’est ma profonde conviction[323]. Вообще, дорогая Зинаида Николаевна, если бы Вы знали, как мне надоели блюстители всяческой нравственности!!! Может быть, Вам обидно, но я Вас такой не считаю, поэтому и пишу Вам. Вообще, я к Вам полон нежнейших чувств, и литературно, и жизненно. Не сердитесь за признание.