Письма. Часть 2

_______

9-го августа 1936 г., понедельник.

Если бы можно было запустить руку в душу — как в море — Vous retireriez Votre main pleine de Vous.[1840]

He удивляйтесь. Если распределить всё это по годам нашего знакомства (с Вашего рождения или даже с того часа, когда Вы впервые подошли ко мне на одном из моих чтений) — вышло бы вполне нормально, а сейчас Вы всё это получаете сразу — только не пугайтесь и не подломитесь и не усумнитесь.

_______

Сколько сказок бы я Вам рассказала, если бы мы были вместе! Сколько — Märchen meines Lebens![1841]

Над пылающим лицом:
Тем, с глазами пьющими,
Сколько песен шепотком
Спето, петель — спущено![1842]

(Это о Царице с ее раненым: «Мой раненый» — помните?).

Нам с Вами эти дни (с получения мною Вашего первого письма, а может быть — и с его написания) нужно было бы жить вместе, не расставаясь — с утра до вечера и с вечера до утра — ведь все равно, как эти пространства между — называются!

_______

Никогда никто к Вам так всем существом не шел, как я сейчас. Так только море идет — всем собой. (Прилив.)

_______

Ваше письмо (последнее) лежит у меня во Втором Фаусте: спит в нем, обнятое гётевским восьмидесятилетием — и всею игрою тех Нереид и Наяд.[1843] Это Вáш дом. Вы в нем живете. Сколько у Вас сейчас домов, кроме бернского: я, моя тетрадь, мой зáмок. Второй Фауст. Какой Вы сейчас любимый и сохранный — если бы Вы знали!

Раз мы все равно не расстаемся (я говорю мы, п. ч. иначе нет ничего, т. е. обычное: я и ein Idól) раз мы всё равно не расстаемся — бессмысленно не быть вместе.

Но я бы хотела быть с Вами совсем без людей, совсем одна в огромной утробе — зáмка — и нам прислуживали бы руки, как в сказке Аленький Цветочек.[1844] — Хочешь? — И я знаю, что к нам, привлеченные чистотой и жаром, пришли бы все прежние жители этого замка, все молодые женщины, и все юноши (я тебе скоро пришлю их портреты: я их для тебя украла) и все бабушки в чепцах и прадеды в халатах, и любили бы нас, и мы бы царили над ними и, в конце концов — незаметно — перешли бы к ним в стены и когда пришли бы другие — никого бы не нашли.

_______

Я хочу с Вами только этого, только такого, никак не называющегося, не: сна наяву, сна — во сне, войти вместе с Вами в сон — и там жить. Потому, что Вы тоже пленный дух,[1845] как я, — не дух (духовность) a ein Geist: ein Gast.[1846] Я это знаю, поняла по первому зову.

_______

(Все еще 9-го, понедельник).

Нынче, открывая дверь в свою заведомо-пустую комнату, я на секунду задержалась на пороге с мысленным вопросом: — Можно? — И удивиться не успев (на свою рассеянность) поняла: она до того заселена Вами, что если меня в ней нет, то в ней, конечно — Вы.

_______

Я не люблю детского общества: грубо, мальчишески и девчончески-профессионально, громко, и если я гуляю с детьми, то всегда внутренне-насильственно — а нынче я и внутренно согласилась, из соображения: — Раз я иду — с другим, то естественно, чтобы и Мур шел с товарищем. И только потом установила, что я ни с кем не иду.

_______

До Вашего письма я все время переводила Пушкина — целыми потоками — лучшие его стихи. (Когда-нибудь пришлю — или прочту.) С тех пор — ни строчки. Сейчас я думаю о Вас: думаю — Вас. Это очень серьезное занятие (Бедный Р<ильке>! Мне одна любáя, любезная французская дама рассказывала: — Il nous lisait toujours ses écrits français, en nous demandant à mon mari et à moi (муж — корректный морской офицер-француз) — si c’était assez clair. Un jour il nous lit: — Cette femme a les mains sur les genoux. Elle ne bouge pas. Elle pense un enfant. — À un enfant? — Non, non, elle pease un enfant. C’etait lui qu'elle pense et non pas à lui. — Mais c'est absolument impossible en français, cher Rilke, personne ne comprendrait, on prendrait ça pour une erreur d’impression. On peut probablement dire ça en allemand, mais en français (NB! Прерываю: si on peut dire en allemand, c’est qu’on peut le sentir en allemand, car: «sie denkt ein Kind» n’est pas plus dit en allemand qu'en français… Toute la différence est que le lecteur allemand croit le poete sur parole, l’honore et la suit dans chacune de ses particularites, tandis que le lecteur français — le juge.) Тогда, Р<ильке>, жалобно: — Alors, Vous dites — c’est absolument impossible? Incomprehensible? — Absolument. — Alors il ajouta — à —

Et moi je n'ajoute rien. Je Vous pense. Et un jour — nous en recauserons.[1847]

_______

10-го августа 1936 г., вторник.